Закончились Велесовы дни, потянулся месяц просинец. Замиля и ее дочь постоянно дрожали за свою жизнь. Князь, который двадцать лет любил Замилю и оберегал от неприязни родичей, больше не мог ее защитить и сам внушал ужас, будто дикий зверь. От Хвалиса не было вестей уже полгода, и Замиля, лишившись мужа и сына, чувствовала, что жизнь ее не крепче яичка лесной птицы.

Вот Амира вскочила и замахала матери рукой: кто-то идет. Замиля метнулась к двери, остановилась на полпути. Двое челядинов тоже встали.

В дверь легонько постучали. Амира выскочила наружу: заранее смазанная дверь не скрипнула. Почти сразу же девушка вернулась и подала знак: пора.

Тихая изба пришла в движение: хозяйка схватила шубу и платок, челядины – укладки и мешки. Вдвоем поволокли наружу. Замиля торопливо одевалась. Когда вся поклажа была вынесена, она тоже вышла к саням. Невысокая ростом и дородная телом, в теплой одежде и пышной шубе, крытой синей шерстью, она напоминала нарядно одетый стог. Под белой тканью платка резко выделялись густые черные брови и лихорадочно блестели большие темные глаза.

Возле саней стояли Толига и все трое его сыновей. Он один знал, куда увез летом Хвалиса, и теперь собирался переправить туда и его мать.

– Эти бабы разорвут и меня, и мою дочь! – твердила ему Замиля, понимая, что он единственный из Ратиславичей немного ее жалеет. – Они считают, что это я виновата! А я не умею творить заклятий! Если бы умела, я… Как мне быть? Мой муж болен, мой сын далеко! Я погибла, погибла!

Но не только разгневанных ратиславльских баб она боялась. Ночью она едва решалась сомкнуть глаза. С тех пор как Вершина захворал, Замиля не спала с ним, а перебралась на лавку, но во сне и наяву ей мерещилось, как муж встает и с тем же пустым взором бредет к ней через темную избу, чтобы вцепиться зубами в горло… Она отгоняла мысли о том, что и правда виновата в его нынешнем состоянии. Разве она хотела этого ужаса? Она хотела всего лишь счастья своему сыну, который имеет точно такое же право на наследство отца, как эти… оборотни, дети Велезоры. Откуда ей знать, чего там накудесила эта подлюка Галица! Накудесила, а сама сбежала, змеища, и горя ей мало!

Целыми днями Замиля ломала не привыкшую думать голову: как обезопасить себя? И не могла придумать другого способа, кроме как убраться подальше от Вершины, отыскать Хвалиса и возложить на него обязанность заботиться о матери. Ведь все это было затеяно ради него!

Когда все вышли из Замилиной избы, Толига, горестно вздохнув, взял из поленницы полено покрупнее и прочно подпер дверь. Вершина оставался там один, и, пусть из Замили сторож не слишком надежный, все же страшно было оставить больного до утра совсем без присмотра. Завтра, когда бегство обнаружится, Богоня приищет ему новых нянек, а пока у Толиги будет спокойнее на сердце, если хворый князь не сможет выбраться. Жилье и так было все увешано пучками сухой полыни и дедовника, окружено полосой наговоренного Темяной угля, черневшего на снегу и подновляемого после каждого снегопада.

«До чего докатились! – мысленно восклицал Толига. – От собственного князя уберегаемся, будто от упыря лихого!»

И невольно вспомнил Лютомера. Если кто и сумеет вернуть князя Вершину в разум, то разве что его старший сын-оборотень…

Все было обговорено заранее, а к тому же Замиля обмирала от ужаса, что кто-то заметит ее бегство, поднимет переполох и все рухнет: ее водворят назад в избу с мужем-упырем и запрут там до самой смерти. Поэтому, трепеща как лист, она удержалась и не произнесла ни единого слова. Толига махнул рукой, его сыновья взяли под уздцы запряженных в сани лошадей, и маленький обоз тронулся прочь из городца. Скрипел снег под полозьями, позвякивала упряжь. И больше ничего – ни прощальных криков, ни пожеланий удачной дороги…

Отойдя шагов на двадцать, Замиля обернулась. Располневшая с возрастом, истомленная волнением, она уже устала и с нетерпением ждала, когда можно будет сесть в сани.

Окруженная защитными чарами, изба, в которой она прожила двадцать лет и родила пятерых детей, выглядела жутко – будто островок Нави среди мира живых. Даже тишина ее казалась угрожающей: будто некое зло приглядывается, выбирая удобный миг для нападения.

И Замиля внезапно поймала себя на желании увидеть, как пламя вдруг взовьется над кровлей избы и мигом охватит ее всю, уничтожая ту жуть, что затаилась внутри…

Под толстым слоем снега было непонятно, где кончается лед Рессы и начинается пологий берег, но Милята уверял, что костер разложил уже на берегу, и ему поверили. Дружине Лютомера требовался привал.

Худота и Извек волокли из леса старое бревно, поваленное бурей, и ругались, что им никто не помогает. Холод был не сильный, как обычно в пасмурные дни, но от долгого пребывания под открытым небом все порядком продрогли. А лес с обеих сторон стеной стоял над узкой рекой, глухой и заснеженный, похожий на неприступную стену – границу иного, нечеловеческого мира. Кое-где виднелись крестики и галочки птичьих следов или заячьи петли, но никаких признаков близости жилья. Эти места были малонаселены, и только Лютомер, с его чутьем оборотня, еще мог как-то найти теплый ночлег.

Лютава сидела возле огня на краю саней и с наслаждением грела озябшие руки. Уже десятый или одиннадцатый день – она, кажется, все-таки сбилась со счета – Лютомер со своей дружиной и сестрой ехали обратно домой, в Ратиславль на средней Угре, из Витимерова на верхней Десне. Их родичи думали, что Лютава уже стала женой дешнянского князя Бранемера, сам Бранемер думал, что его угрянская невеста коротает зиму в священном заточении под Ладиной горой, а на самом деле она покинула подземелье в ночь Корочуна, среди буйства ряженых. Теперь у нее имелось средство вернуть здоровье отцу, избавив его от духа-подсадки.

Во время бегства с Ладиной горы Лютаве было некогда раздумывать, но на первом же ночлеге она засомневалась.

– Зачем нам сейчас ехать в Ратиславль? – приставала она к брату, усталая и замерзшая после целодневной езды по снегу и понимающая, что впереди еще не один десяток таких переходов. – Может, попытаемся до подсадки добраться… через Навь? Какая разница, где мы находимся, если воевать нам надо не с телом, а с духом?

Превратности ночи Корочуна не смутили Лютаву, а, наоборот, наполнили ратным духом: она чувствовала, что многому научилась, и теперь жаждала опробовать свои вновь приобретенные возможности.

– Мы можем одолеть подсадку через Навь, – кивнул Лютомер. – Но этого мало. Даже если у нас все получится, отец будет слишком слаб. А рядом с ним – Замиля. Она уговорит его послать за Хвалисом, и он согласится, потому что откуда ему знать, кто наслал на него дух-подсадку, а кто избавил?

– Ты думаешь, Хвалис придет жать нашу ниву?

– Прибежит! За полгода и отец поостыл, и родичи подзабыли, как из-за Хвалиса чуть без хлеба на год не остались. Отец если вдруг возьмет и выздоровеет – на радостях простит сыночка беспутного. Ему тоскливо без родных чад, а мы с тобой невесть где. Вот и получится, что лес валили и жгли мы с тобой, а жать придет Хвалис.