— И на маму не обижусь.

— И на меня не обижайся, ладно?

— За что же мне на тебя обижаться, Ция?

— Почему же ты грустишь, Уча? — спросила Ция.

— Долго придется болото наше осушать.

— Время пролетит быстро.

— Но не для меня, Ция.

— Для меня тоже не скоро. Это я только успокаиваю себя.

— Ну, допустим, пролетело время, осушил я болото и поселился на земле, на настоящей земле...

— Ну и прекрасно, Уча, — улыбнулась Ция.

— Конечно, прекрасно...

— Еще как прекрасно, Уча. Но что же тебя тревожит? — опять спросила Ция.

— Допустим... отец твой отдаст тебя за меня. Бери, скажет, свою невесту, твоя она теперь...

— Чего же нам еще нужно, Уча? — не дала ему досказать обрадовавшаяся Ция. — Это же прекрасно!

— Чего же лучше... Этого мне только и надо, но вдруг... — Уча сдвинул шапочку на затылок и вытер рукавом внезапно вспотевший лоб.

— Что «вдруг»? — испугалась Ция.

— А вдруг не отпустит тебя ваш сумасшедший председатель колхоза!

— Кто, кто?! — переспросила Ция.

— Эстате Парцвания, вот кто. Вдруг скажет мне: не отпущу, мол, никуда своего знатного цитрусовода, и все. Говорят, он никого из колхоза не пускает, даже замуж и то не отдает. А такую звеньевую и подавно не отдаст, так ведь?

Ция облегченно перевела дух и расхохоталась.

— Чего ты хохочешь?

— Ох! «Такую звеньевую»! Да из наших девчат любая меня заменит.

— Заменит, как же! Такую, как ты, никто заменить не сможет.

— Ты у меня добрый, Уча. И смешной... Ради бога не волнуйся — никто меня удерживать не станет.

— А вот и станет. Эстате знаешь какой упрямый. Ни за что он тебя не отпустит, посмотришь.

— А я сбегу — только меня и видели. Тоже мне Эстате Парцвания! Да если женщина что задумает — девяти упряжкам волов ее не удержать, слыхал небось?

— Девяти упряжкам, — улыбнулся Уча. — Ой ли?

— Вот именно.

— Отец тебе и двух слов сказать не успел, а ты тут же с ним согласилась.

— Ты обиделся на моего отца? А ведь он нам счастья желает. Его пугают ваши болота. Знаешь как он боится отпустить меня туда! Не будь их, он с радостью бы отпустил меня с тобой. Да и никто бы меня не удержал, хоть сейчас пошла бы с тобой. Послушай, как сердце мое бьется, — потянула Ция руку Учи к своей груди.

— Нет, Ция, — сказал Уча и отнял руку, — отец твой увидит.

— Ну и пусть, — осмелела Ция, — ну и пусть смотрит, пусть хоть целый свет видит, мне стыдиться нечего. И вообще с тобой мне ничего не страшно. Нет, ты послушай, как сердце мое стучит. Это оттого, что я хочу с тобою пойти, сейчас, сию минуту.

— Не надо, Ция, давай подождем немного, — обрадовался Уча. — Дай мне хотя бы одной ногой на землю встать — тогда только тебя тут и видели.

— Какой ты смешной, Уча... «Хотя бы одной ногой»!.. Ты такой у меня хороший, Уча, и сам ты не знаешь — какой... «Хотя бы одной ногой»... — сказала Ция, и так ей вдруг захотелось прижаться к груди Учи, что она даже попятилась.

— Я отсюда прямиком в «Колхидстрой», Ция, даже домой и то не зайду.

— Отчего же?

— А что мне там делать? Стоит себе пустая хибара посреди болота. Один-одинешенек я на белом свете: ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. И двор мой пуст: ни скота в нем, ни птицы, ни поля, ни огорода — ничегошеньки. Все, что у меня есть, — все со мной. Вот так.

На глазах у Ции навернулись слезы, блеснув на ресницах. Она едва не расплакалась.

— Уча....

— Так вот и живу, один как перст, без роду и без племени, — горько продолжал Уча, не поднимая глаз на Цию: боялся, как бы не разрыдалась она, встретившись с его взглядом.

— Не говори так, Уча! — взмолилась Ция.

— Лягушки да комары, шакалы да волки — вот и вся моя родня, Ция, — усмехнулся Уча.

— Возьми меня с собой, Уча, пожалуйста... Вот так прямо и возьми, в чем стою, пойду с тобой, ни разу не оглянувшись, с отцом-матерью не прощаясь. Веди меня хоть на болота, хоть куда, будем жить в твоей хибаре — она мне дворцом покажется; не боюсь я ни шакалов, ни волков, ни комаров, ни малярии. Все вынесу, лишь бы ты был со мной рядом.

— С тобой рядом, — восторженно повторил Уча.

— Да, Уча, все я ради тебя вытерплю.

— Значит, ничего-ничего не испугаешься, да?

— Ничего, Уча, с тобой мне ничего не страшно. Черти и те с тобой не страшны.

— Спасибо, Ция. Прав твой отец — нельзя тебе на болоте жить под волчий и шакалий вой, среди комаров и малярии. Дай срок, Ция, я тебя не в хибару — в дом настоящий приведу, и не на болоте мы поселимся — на настоящей земле, на земле, отвоеванной у болота, на земле, с которой Язон золотое руно похитил.

— Язон? Золотое руно? — ничего не поняла Ция.

Уча кивнул.

— Да, Язон, золотое руно.

— А кто такой Язон? — спросила Ция.

— Язон был предводителем аргонавтов.

— А кто такие аргонавты?

— Так ты и этого не знаешь?

— Не знаю.

— Аргонавты, говорят, были греческие моряки.

— Как же удалось этому самому Язону руно золотое похитить?

— Ему, кажется, Медея помогла, дочь царя Колхиды Аэта.

— Так что же получается — она отца своего предала, да? — не поверила Ция.

— Предала, Ция. И не только отца — она и родину предала.

— Отца, родину?! — У Ции от ужаса даже зрачки расширились.

— Да, да —