Грегориону доводилось бывать в приёмной патриарха, но на этот раз Хельдерик привёл его в свою опочивальню и запер дверь изнутри. Несмотря на распахнутые окна в комнате было душно, а судя по убранству, патриарх не был избалован роскошью.

— Итак, теперь я могу говорить свободно. Ты один из вернейших слуг Церкви, сын мой. Ответственный и надёжный, способный жёстко отстаивать интересы церкви, правда, и тебе не мешало бы иногда проявлять гибкость. Надеюсь, ты понимаешь, о чём речь. Мельник Харрис из предместий…

— Был заподозрен в пособничестве демоническому культу, — железным басом проговорил Грегорион и тут же осёкся, осознав, что перебил его святейшество.

— Но лишь заподозрен, — спокойно ответил патриарх, чуть нахмурив брови. — Ты выломал дверь, когда тебе не открыли, и брат инквизиции действительно вправе так поступать на требование. Однако то была ночь, и мельник спал.

— Я намеревался застать его врасплох, чтобы он не успел ничего спрятать.

— А после выбил ему передние зубы, когда он закономерно стал этому возмущаться и покрывать тебя руганью.

— Среди ругательств были богохульства. Тем не менее, обыск состоялся. Харрис доказал свою невиновность.

— Но какой ценой? Сорванную с петель дверь церковь возместила, однако вырастить новые зубы не в силах даже искуснейший из служителей Троих.

Инквизитор опустился на колено, однако даже так оказался едва ли ниже патриарха.

— Пред ликом богов и людей, Троих и многих, — проговорил он, покорно опустив голову, — прошу ваше святейшество простить меня. Такого больше не повторится. Если желаете меня отстранить, я готов сейчас же отправиться визитатором в любой из монастырей…

— На таком наказании настаивал епископ Велерен. Но боюсь, сын мой, порой ты проявляешь чрезмерное усердие и в этой службе. Настоятель Обители праведной воли жаловался, что ты

— Первым делом братья Праведной воли повели меня в винный погреб и предложили отведать вина. Я сделал вывод, что они хотят меня напоить, а значит монастырю есть что скрывать.

— Тогда ты составил достаточно подробный отчёт, — усмехнулся патриарх Хельдерик. — В спальне течёт крыша, брат-приор обут не по уставу, а в «Триедином пути» не хватает заглавной страницы. Разумеется, настоятель дал ответ и принял меры по каждому из этих случаев, а твоя внимательность достойна похвалы… Однако ради этого ты весь день допрашивал монахов с глазу на глаз и на целые сутки остановил жизнь монастыря. Все мы служим Троим, Грегорион, однако негоже твоему рвению препятствовать праведному труду наших братьев.

— В таком случае я готов снова пойти на службу в скрипторий, ваше святейшество.

— Епископ Альвин именно это и предложил, — вздохнул патриарх. — Но на этот раз мы не будем отбирать у переписчиков хлеб. К тому же было бы наивно верить, что ты и впрямь больше никогда не нарушишь кодекс. Слишком уж хорошо я тебя знаю. Нет, отстранять тебя снова я не собираюсь. Напротив, дело, которое я собираюсь тебе поручить, требует тех качеств, которыми обладаешь именно ты. В том числе, скажем так, проявлять инициативу.

По городу разносился звонкий звук утреннего колокола. Патриарх прокашлялся и продолжил.

— Мне необходимо знать, что происходит в Вальморе. Слишком давно мы не получали сведений с острова. Пусть церковь и не держит остров в ежовых рукавицах, но совсем упускать его из виду мы не можем. Академия — дикий сад, в котором без присмотра может расцвести что угодно, от опасного вольнодумства до некромантии и демонопоклонничества.

Вероятно, патриарх ждал от Грегориона вопросов, но тот лишь невозмутимо молчал.

— Официально ты отправишься туда с инспекцией, — продолжил Хельдерик, — и маги, как подданные его величества, будут обязаны впустить тебя. Истинная же твоя цель будет куда важнее. Я не желаю обвинять никого раньше времени, но, как известно, рыба гниёт с головы. Стало быть, твоя задача — добраться до архимага Вингевельда, расспросить его обо всём, что может быть полезно.

— Не лучше отправить Ривальда? — вдруг заговорил инквизитор. — Он хороший переговорщик.

— Твоей задачей будет слушать, а не говорить. Пусть маги увидят в тебе громилу, которого недалёкий патриарх послал шпионить за ними, пусть они лгут тебе, беспечно уверенные в себе. Ты же прекрасно сумеешь распознать ложь, и понять, что именно они скрывают.

— Понимаю, ваше святейшество.

— Только, умоляю, действуй осторожно. По крайней мере, не позволяй себе вольностей, как с тем мельником. Не забывай, что маги не привыкли, что Церковь вмешивается в их дела, а значит не стоит действовать излишне ретиво. Любые конфликты с Академией обойдутся нам слишком дорого.

— Так значит, мне предстоит пересечь море, — задумчиво проговорил Грегорион.

Он уже очень давно не был на корабле. Давнее морское путешествие из Ригена в Энгату больше всего запомнилось инквизитору морской болезнью.

— Отплывёшь из Хельмара, — патриарх подошёл к кровати и извлёк из-под матраца запечатанный серебристый цилиндр. — А это тебе поможет. Внутри письмо, передашь его капитану Корваллану в тамошнем порту. Оно послужит пропуском на корабль, что отвезёт тебя в Вальмору и обратно. К тому же, там дальнейшие указания для него лично, потому тебе распечатывать послание запрещается.

— Когда я должен отправляться?

Грегориону доводилось встречаться с магами, но на этот раз предстояло в одиночку отправиться в самое их логово. Несмотря на извечную уверенность в собственных силах, порой доходившую до фанатизма, где-то в глубине души инквизитора появилась едва заметная тень волнения.

— Я даю тебе время на приведение в порядок дел и подготовку к поездке, — заключил патриарх, отпирая дверь. — Все расходы возьмёт на себя церковь. А теперь, сын мой, ты волен идти.

Инквизитор поднялся на ноги, вновь преклонил голову в знак прощания и покинул опочивальню. Коридоры были безлюдны, приближалось время обеда, и Грегорион, выйдя на улицу, направился в монастырь Святого Беренгара, что стоял совсем неподалёку от Храма. Женская и мужская части монастыря представляли собой здания, стоящие друг напротив друга, однако пищу их обитатели всё-таки принимали вместе. С ними трапезную посещали и инквизиторы, карающие длани Троих.

По пути мимо Грегориона промчались двое юношей в бурых послушнических одеждах. Смеются, торопятся, будто на всех не хватит. Молодёжь. Несколько лет назад он увидел, как стайка таких юнцов разглядывает похабные картинки. Другой бы инквизитор просто прошёл бы мимо или в порыве праведного гнева разорвал бы рисунки на мелкие кусочки. Но Грегорион поступил иначе. Он решил выяснить, кто был тем умельцем, что нарисовал этих девиц. Им оказался молодой чтец из бывших солдат, недавно вернувшийся с войны и принятый к Храму. Он рисовал и продавал рисунки охочим до женских прелестей послушникам. Узнав об этом, Грегорион явился к нему в комнату после вечерней молитвы с серьёзным разговором.

Тот умолял инквизитора никому об этом не рассказывать, ведь за такое послушника могли сурово наказать или даже изгнать, а идти ему, сироте, было некуда. Инквизитор пожалел беднягу и пообещал, что об этом случае никто не узнает, но только при условии, что горе-художник перестанет смущать неокрепшие умы и займёт свой досуг более подходящим занятием.

Чтец с радостью согласился, но вскоре среди служителей Храма Троих поползли грязные слухи о Грегорионе, мол, молоденькие послушники ему куда интереснее женщин. Хоть инквизитор и догадывался, откуда растут ноги у этих сплетен, ему не удалось выяснить наверняка, и это задевало его больше, чем само их содержание.

Обычно Грегорион приходил в трапезную немного заранее и садился за отдельным столом у стены, чтобы насладиться несколькими минутами тишины до того, как служители церкви начнут заполнять помещение. Сегодня же его задержал патриарх и там было уже полно народу. Послушники, монахи, инквизиторы — все они делили одну трапезную, но каждый занимал предназначенную для него часть. Тихо перешёптывающиеся молодые послушники сидели у входа, суровые инквизиторы — чуть поодаль, в середине трапезной. Молчаливые и отрешённые монахи же занимали места в самой глубине трапезной.

Между столами сновали девушки в бурых мантиях, чьи волосы скрывали такого же цвета платки. Для них у Церкви была уготована особая роль. Стать частью инквизиции или получить сан они не могли, но только послушнице дозволялось с благословения настоятельницы изучить искусство врачевания и сменить бурую мантию на белую, став белой сестрой Ордена Аминеи.

Те же из них, кому подобные занятия были не по душе, после пострига надевали серое и занимались тем же, чем и мужчины-монахи: молились, переписывали книги и рисовали к ним иллюстрации, пели