— Да нет, никаких дел. Всё проще. Как раз именно потому, что — редкость, я и приехал. Тут у вас, судя по газетам, творится такое, что не сегодня-завтра границы перекроют — и навсегда, и со Средней Азией уже не познакомишься. А мне в ваших местах бывать не приходилось. Вот и решил приехать. Посмотреть. А что касается до дел, то я… Я — писатель, и…

Джамшед непроизвольно поднял руку, как бы останавливая Ала: он явно не поверил. Дескать, не надо сочинять — правила игры я знаю…

Некоторое время Джамшед молчал, опять как будто что-то высматривая за спиной Ала. Наконец, лицо его исказила ехидная усмешка.

— Значит, любите путешествовать?

Ал пожал плечами.

Когда писатель (а так ли уж важно, что до публикации первой книги Ала тогда оставалось ещё шестнадцать месяцев?) переезжает с места на место, он развлекается или что делает? Как объяснить далёкому от творчества человеку, что если хотя бы раз впасть в соблазн и не последовать внутреннему движению души, пусть порой странному, то душа черствеет, и ничего ст`оящего на бумаге уже не получается? Путешествуя, в какой из плоскостей реальности находится писатель? И когда он поймёт, зачем так поступил? И чем обогатился? Но Ал всего этого объяснять не стал даже и пытаться, а начал рассказывать, что иной раз просто полезно поменять место работы, поменять окружение, остаться одному, чтобы не было рядом знакомых и, главное, всех тех, кто почему-то возомнил себя в его жизни советчиком… И вообще, смутные времена — благословение в смысле неожиданных ситуаций. И, соответственно, прозрений… Что, собственно, единственно интересно. Действительно, что в этой жизни может быть интересней, чем прозрение?.. Да, Джамшед, в этих местах нет никого… Нет, жены нет… Почему?.. (Почему? Ну не рассказывать же ему, едрёна корень, что одна жена предала и развелась, вторая, на удивление, поступила так же, хотя повода для развода он ни малейшего не подавал. И чего им, бабам, только не хватает?) Почему? Наверное, невеста моя ещё не родилась… Нет, здесь нет не только родственников, но и знакомых… Опасно?.. Я не боюсь… Почему? Так… Нет, не секрет… Серьёзно, не боюсь — и всё!..

— А вообще-то, — закончил Ал, — ищу такое место для работы, чтобы было тихо, чтобы никто не мешал, над головой не топали. Я уже жил так — в здешних горах. Но теперь решил сменить место. Сколько жил? Месяц. Один жил. В брошенном лесничестве. Дом — две комнаты. Даже стёкла в окнах сохранились. В получасе ходьбы медведь жил… В пещере. Нормально… Теперь вот потянуло ещё куда-нибудь… Какое-нибудь тихое место…

— Есть такое место! — на костистом лице профессионального убийцы появилось выражение, которое он бы хотел, чтобы воспринимали как улыбку. — Такое место есть.

— Правда? — восторженно улыбнулся Ал. — Где?

— Тоже в горах. Я как раз туда. Хотите вместе поедем?

— Едем, — взялся за лямки рюкзака Ал.

Селение, по-местному — кишлак, действительно, было в горах, причём, как впоследствии выяснилось, всего в нескольких километрах от границы с соседней республикой, в которой взаимная резня между коммунистами и националистами достигла такого ожесточения, что поражала даже истомлённое воображение газетчиков. Вырезали целые семьи, детей в том числе, только за то, что человек был не свой, пусть даже ни во что не вмешивающимся обывателем.

В горах граница прозрачна, для всякого рода банд — в особенности. Ал про это свойство гор знал и, возможно, никогда бы не согласился поехать к границе так близко, если бы знал, куда его везли… Если бы знал.

Но почему он, казалось бы, опытный и неглупый человек, так легко доверился?..

Из окна машины Ал смотрел на приближающиеся, всё выше вздымающиеся горы и время от времени поглядывал на шофёра, пытаясь понять, почему тот так дорого с них запросил. И почему Джамшед даже не стал торговаться? Почему водитель не хотел ехать в эту сторону?

— Настанет лето — всё выгорит, — обернулся к Алу Джамшед.

— Жаль…

— А сейчас — весна. Красиво.

Трава на склонах была того особенно приятного цвета, который бывает только в горах и притом только ранней весной, когда множество красных маков в предгорьях уже отцвели, а в горах целые поля их издалека кажутся красивыми, как бы в дымке, красноватыми пятнами.

— Жаль — не жаль, — сказал Джамшед, — а сгорит. В этой жизни всем рано или поздно приходится сгорать…

Есть люди, правильней сказать, индивиды, рядом с которыми другие начинают чахнуть, обезволиваться, трава и та, кажется, начинает вянуть. Они, эти индивиды, о насилии, смерти, трупах не просто говорят — разлагающейся плотью они галлюцинируют. Бессознательно. Это их глубинное стремление к смерти как зараза передаётся другим, причём скрыто, как сейчас порой говорят, психоэнергетически. Среди прочего, эта их способность влиять на окружающих проявляется в том, что у оказавшихся рядом отключается критическое мышление, отключается настолько, что жертвы даже не замечают, что уже попали под чужое влияние. Эти убийцы всего живого порой таковыми себя не осознают, потому что это в их подсознании. Они искренне удивляются своему «успеху» и тому, что люди выполняют их желания, часто даже невысказанные. Этих властителей умов можно распознать по всему: по манере держаться и интонациям речи, по выбираемым словам, по мечтам и желаниям, роду занятий, но, прежде всего, по доверчивому поведению оказавшихся с ними рядом. Их, этих индивидов, в разных системах знаний называют по-разному: подавляющими индивидами, антисоциальными личностями, некрофилами. Последнее слово греческое: некрос — мёртвый, филео — любить. Поскольку этот термин уже «занят» другими исследователями, то к более полному определению его содержания мы позднее ещё вернёмся.

— Выгорит. Живого не останется ничего. Всё будет серое и коричневое, как те камни… Мёртвое и серое… И только ночью из-под кустов миндаля будут выползать кобры… Поохотиться. Видите, как много кустов? И под каждым — нора. В этих местах очень много кобр. Вам надо об этом написать.

— В тех горах, откуда я сейчас, — сказал Ал, — кобр не было. Были гюрзы. И гремучие змеи. Но гремучек было мало. Ближайшая жила от меня далеко — шагах в тридцати. Да и то — через ручей.

— Сай гремучке не помеха, — одними губами сказал Джамшед.

Кишлак, к которому они подъехали, теснился в небольшой долине между горами, а нужный дом стоял с краю, от сая (горной речки) метрах в двадцати.

Джамшеда ждали, и неприметного вида хозяин дома оказал ему всё возможное на Востоке почтение. Напряжённая, как после удара, красивая хозяйка лет тридцати быстро расстелила на полу дастархан и, поставив посередине блюдо с пловом, стала раскладывать вокруг него лепёшки. Один за другим стали появляться мужчины, которые после ритуала приветствия молча садились на ковры вокруг расстеленного дастархана. Чем больше собиралось этих внешне неразличимых людей, тем больше происходящее начинало Алу не нравиться. В особенности не нравилось ему их раболепное отношение к хозяину дома.

Перед тем как все опустили руки в общее блюдо с пловом, Джамшед прочёл на арабском суру из Корана. «Бис милла», — эхом отозвались все и начали есть. Молча, запивая плов водкой. После еды один из неразличимых, заливаясь идиотическим, болезненным смешком, достал пластину прессованной сушёной травы ядовито-зелёного цвета.