– Будь здорова, – запоздало среагировала я.

– Спасибо, – ответил папа, привычно воспринимавший любую позитивную информацию на свой счет.

Мамин профиль слегка сморщился от сдерживаемого смешка.

Тем временем сытого главу семейства потянуло на плинтусную философию.

– Есть в жизни каждого человека дела, за которые он вправе ожидать уважения. Чтоб им гордились. И чтоб он сам собой мог гордиться. Ты согласна со мной? А за что уважать индивидуума, который с утра до ночи драит квартиру, готовит, стирает, ежедневно бродит по магазинам в поисках свежих продуктов подешевле? Не за что его уважать. Делай все качественно, тогда не надо будет горбатиться. Каждый день одно и то же. Где результат, я спрашиваю? Пшик. Ты – пшик, соображаешь? Ты появилась на свет ради пшика.

Тут я не выдержала. Захотела заорать: не срал бы по углам, было бы чище. Даже чашку в раковину не поставит! Но кидать обвинения, пусть и справедливые, сейчас не время. Он только еще больше разговняется. Кроме того, чего греха таить – я тоже не эталон чистоплотности.

Мама как-то неумно, но на полном серьезе предложила сфотографировать мою комнату и выставить ее во всей красе в Интернете. Мол, интересно, что народ скажет. Ха, удивить хотела. Не видела она, что творится дома у моих подруг. Я тогда жуть как расстроилась. Даже прибралась по-быстрому, пока она расчехляла фотокамеру.

Папа продолжал бурчать свой монолог. А я думала про маму.

Мне кажется, она шизик чистоты. И молчаливая, как сфинкс. Такие две отличительные черты характера. Иногда только по безукоризненно вылизанной квартире можно угадать ее присутствие. Даже жутковато становится. Вроде точно знаешь, что она дома, а не слышно. Бывает, за день из нее слова не вытянешь. Словно робот из будущего. Все делает, но молча. Когда все по дому сделано, сядет у окна, смотрит куда-то в небо. Словно ее выключили из розетки.

Иногда я фантазирую. Например, напротив нас живет умный и порядочный мужчина. Который видит мою маму в окне. Он такой весь из себя мудрый. Понимает, как маме скверно. И вот он специально встречает моего папу и говорит ему:

– Слушай, конечно, это не мое дело, но твоя жена жутко несчастлива.

– Отвали, пошел на… – Папа не желает ничего такого слышать.

– Раз так. – Мужик дает папе по морде, после чего у того происходит прозрение и он снова влюбляется в маму.

Хотя, нет. Все не так. Сначала в морду. А потом папа становится порядочным мужем. То есть уходит от нас к своей любовнице.

Напротив нашего дома нет никакого жилья. А мама так и сидит впустую, глядя в окно.

Я как-то тоже так попробовала. Выдержала минут пять, плюнула и снова принялась делать необременительную гимнастику под музыку. Маме музыка не нравится. Она ее беспокоит. Странно. В молодости она ходила на концерты полуподпольных рок-групп. Как-то раз она обмолвилась, что зря выбросила самопальные фото Цоя, БГ и прочих кумиров своей бурной молодости. Это она точно сказала – зря. Мне бы эти артефакты душу согрели.

Пару раз получилось вызвать ее на откровенность и послушать увлекательные подробности про тогдашний «Сайгон». Про рок-клуб и запрещенные концерты.

– Вот время было! Все запрещено, а народу по фигу на запреты. Музыка развалила систему!

Маме мои восторги показались полным наивняком. Особенно ее развеселила моя уверенность в романтике совка.

– Будто сейчас бороться не с чем. А «Сайгон»? Домашним девочкам там делать было нечего без проводника. У меня он был. Нелепый добродушный парень. Сборщик сплетен. Не музыкант. И матершинник жуткий. Из прекрасной интеллигентной семьи. Мы в институте вместе учились.

– А что с ним стало?

– Умер. Я до сих пор жалею, что как-то потеряла его из вида. Хотела потом найти, а он взял и умер. С ним интересно было.

– Расскажи еще про «Сайгон», – прошу я из вежливости.

– Представь страну почти одинаковых людей. Серая мышиная возня. А в «Сайгоне» все были кошмарные. Панки, рокеры, прилипшие к ним девчонки. Одетые черт знает во что. Забавно смотрелось. Но больше всего я тот кофе запомнила. Вынос мозга, а не кофе. Кстати говоря, если бы мы тогда знали, чем со страной все закончится, то не так сильно бы радовались. Теперь все можно, да что-то не хочется. Особенно вам. Вроде возраст такой бунтарский. А вы инертные какие-то…

М-да, про нашу музыку нельзя сказать, что она против чего-то протестует. Матерится временами, но это не в счет. Раньше мне нравился Дима Билан. Потом разонравился. Он ненастоящий какой-то. Потом Витас нравился. Потом разонравился. Замороженный он какой-то. Потом нравился вокалист «Токио Отель». Потом я решила, что он мутант, и перестала им восхищаться.

Настал черед питерских музыкантов. Начала с «Дакоты». Он на губной гармошке играет. Его мало кто знает. Но он классный. Но теперь он женат. Коровин мне понравился намного позже. Когда я на его концерте побывала. Коровин прикольный. Он поэт и фронт-мэн «Харакири». Псих, хотя и талантливый. Но вокруг него слишком много влюбленных девчонок. Мурашов тоже прикольный, но слишком взрослый. Один раз мне даже понравился вокалист «Сонце-Хмари». Я целый час была в него влюблена. Два метра грубости и дикой энергетики. Но у него такая спутница – мигом волосы повыдергает.

Получается, что я не музыкой интересуюсь, а музыкантами. Теперь я слушаю латиноамериканцев. Мелодии у них душевные. И там не в кого влюбляться. Потому не надоедает.

Оставив меня в смятенном состоянии, мама снова уставилась изучать цвет неба.

– А как же Цой?

– Он в твою сторону и смотреть бы не стал, – словно подслушав мои мысли, неожиданно заключила мама.

– Это почему же? – сразу обиделась я.

Мне, как и большинству поклонниц «Кино», казалось, что именно я сумела бы стать достойной спутницей для такого великого человека.

– Болтаешь много.

– А мои подруги считают, что ты так невзрачно одеваешься, потому что считаешь себя недостойной красивой одежды, – из вредности чего только не ляпнешь.

– Правильно считают, – согласилась мама без всякого раздражения.

Живем мы в маленьком доме на обочине шумной дороги. Не богато живем, однако маму это не беспокоит. Ее беспокоит случайная капля кофе, упавшая на стол. Тогда я слышу возмущенное: «Нет. Только не это», – словно в нашу квартиру втихомолку пробралась лошадь и исхитрилась наложить кучу в супницу.

Пока я думала про маму, папа продолжал словесную экзекуцию. Удобно расположившись на кухне. С каждой репликой прибавляя обороты. Как будто сам себя раскочегаривал. У него такой вид общения вошел в привычку. Скоро распалится, раскраснеется, уличая маму во всех дефектах, а потом довольный как эшелон слонов пойдет по своим делам. Он после таких наездов просто молодеет. Они его стимулируют на контакт с молоденькими хищницами. Короче, если кто не допер – папаня любит сходить налево.