— Расстроена? — спросила Аглая, когда мы все расселись на мягких, обитых белой парусиной диванах.

Василий свистнул негромко, хлопнул лошадь вожжами, коляска поехала.

— А как ты думала? — Вера даже носом шмыгнула. — Сидеть теперь все время на берегу?

— Ну, на берегу как бы даже не важней будет, — влез я в разговор. — Воспринимай это как продолжение образования, да и все. Деньги делаются не только в походах, но и в конторе, так ведь? Кстати, там, откуда я сюда попал, на того же купца пять лет надо учиться, — вдохновенно импровизировал я.

— Я здесь со скуки умру! — аж подскочила Вера от возмущения.

— Если работы много, то какая скука? — запустил я практически неотбиваемый мяч. — И вообще, Вера, нельзя получать все сразу. Могло быть вообще намного хуже, признали бы тебя несовершеннолетней — и дяде под опеку отдали. И потом ты была бы в деле не второй рукой, как сейчас, а третьей, после Пламена.

— Пламен учиться продолжает, — буркнула девочка. — Он если в дело и войдет, то совсем потом, не скоро.

— Учиться? А на кого? — решил я чуть увести разговор в сторону.

— Географ и геолог. Вот он как раз в плаваниях постоянно будет.

Она сказала это словно в укор мне, как бы с намеком на то, что ей такая благодать теперь не светит. Но тронуло это меня очень мало. Вере пятнадцать, в этом возрасте три года вечностью кажутся, это лишь потом понимаешь, что пролетают они просто недопустимо быстро, а уж за делами и заботами так и вовсе как дни.

— Ну ты скажи! — немного удивился я. — А мне обещают географа подсадить на яхту, без него нельзя. Не Пламена?

— Ему рано, — отмахнулась она, — еще три года учебы.

— Ну видишь, ему тоже три года. Успеешь.

— Вера, я вроде бы тоже с острова почти не выезжаю, — вмешалась в разговор Аглая. — И не очень страдаю, не заметила?

— У тебя работа такая…

— И у тебя теперь «такая», — оборвала ее Аглая. — Ты самого главного добилась — прав совершеннолетней, так что имей совесть и скромность. Уймись, прими как должное. Зато рядом со мной пока будешь, я этому очень рада, — добавила она, обняв девочку за плечи и притянув к себе. — И все, поехали ко мне сегодня, Валентина пирог испечь обещала, если все хорошо у нас пройдет.

— Меня только по пути высадите, — сказал я. — Мне еще в порт надо.

— Приедешь? — обернулась ко мне Аглая.

— К вечеру.

Вскоре коляска остановилась у ворот дома Анастасии Ивановой, тети Насти, у которой я снимал флигель, расположившийся в дальнем конце густого ухоженного душистого сада. Я попрощался со всеми до вечера и аккуратно слез с коляски, стараясь не напрягать больной ноги.

Тетя Настя — полноватая невысокая женщина с приятным лицом — возилась в саду, подрезая какие-то кусты. Услышав меня, обернулась, спросила сразу:

— Как прошло?

— Нормально, могло быть и хуже. Признали совершеннолетней, но до восемнадцати запретили в плавания ходить.

— А это и правильно, — сразу поддержала она такую идею, — успеет еще. Я с мужем моим, покойником, сколько лет по морю отходила, а начала уже в двадцать пять, если память не изменяет. Накормить?

— Не надо, спасибо, я за лошадью, сейчас в порт поеду.

— Могу бутерброды сделать, хочешь?

— Спасибо, теть Насть, но мы гонца за горячим в трактир пошлем.

— А то скажи, мне нетрудно, — вернулась она к своему занятию.

Пришлось заодно переодеться — в церкви я был в «выходном», а теперь на работу надо. Надел серую рубашку из тонкого прочного полотна. Свободные штаны, считай джинсы, даже цвет похож, двухслойные спереди и там, где о седло трутся. Ноги всунул в низкие сапоги, вроде тех же ковбойских, но с круглым носком и низким каблуком. На бедра ремень-патронташ, на нем кобура с тяжелым револьвером. Здесь его официально называют «мастерской Васильева револьвер», но вообще это самый настоящий «смит-вессон», пригодный для стрельбы одиннадцатимиллиметровыми патронами, самый натуральный сорок четвертый калибр. Да, а кратко его «смитом» зовут.

Патронташ карабином к брючному ремню пристегнул, чтобы не съезжал, в довершение всего натянул широкие помочи на плечи, чтобы уже штаны не съезжали. Все, готов идти.

Зорька — добродушная и спокойная рыжая кобылка, которую мне выделила из своей конюшни Аглая исключительно для того, чтобы у меня не было поводов не ездить к ней в гости, — явно обрадовалась моему появлению, лошадка была еще и общительной. Оседлал, вывел из конюшни и за ворота, затем с тихими ругательствами, пыхтя и стараясь не разбередить рану в ноге, вскарабкался в седло с непривычной, правой стороны, потому как левую ногу не только не согнешь, но и опереться на нее никак. Ничего, влез в седло, не свалился.

К порту ехал шагом: не хотелось тряски. Лошадка спокойно шла посредине замощенной камнем улицы, звонко щелкая подковами, я глазел по сторонам на уже ставший привычным пейзаж. Дома, все больше двухэтажные в центре городка и одноэтажные дальше от него, строены из слоистого камня, какой осыпается с гор по всему острову, никакого кирпича не надо. Архитектура чем-то грузинскую сельскую напоминает, но это и понятно — исходные условия примерно одинаковы. Чем дальше от центра, тем больше сады, ветви деревьев перевешиваются наружу, протяни только руку и рви что нравится, лишь веток не ломай.

Людей на улице немного, рабочий день в разгаре, а праздных здесь нечасто увидишь, разве только старики, но в такую жару и они по домам сидеть предпочитают, толстые стены домов хорошо хранят прохладу. Вскоре в конце широкой Портовой и сам порт стал виден, от которого она название и приобрела. Голубое море, мачты судов словно лес, а как ближе подъедешь, так и шум услышишь: в порту тихо никогда не бывает. Одно судно разгружают, другое грузят, третье ремонтируют, в общем, работа кипит.

Моя трофейная яхта, в прошлом называвшаяся «Лейла», а затем переименованная в «Аглаю», понятное дело в чью честь, стояла у причала судостроительной верфи, принадлежащей Иллариону Бражникову. Там судно килевали, очистив днище от водорослей и ракушек, а теперь перестраивали его по моему, так сказать, проекту, превращая грузовой трюм в два ряда небольших кают. Плавания нас, похоже, ожидали долгие, так что размещать экипаж надо было хотя бы с таким комфортом. Это на торговых судах можно просто в гамаках в трюме спать, рейсы у купцов обычно недлинные, а у меня, выходит, планы другие.

Привязав лошадь у коновязи, я поковылял к причалу. У сходен меня встретил Иван Копытин, моторист с «Чайки», который перешел в мой экипаж, решив на старости лет прихватить еще приключений. Мужик он опытный и механик хороший и всякого повидал — и в плену пиратском побывал, и в приватирах за теми же пиратами погонялся, и просто в торговых рейсах долгие годы провел. Высокий, сухой, жилистый, с седыми волосами, собранными в хвост на затылке, он сейчас возился с двигателем яхты, намереваясь добиться стопроцентной уверенности в том, что тот не подведет во время плавания. Точнее, сейчас он старался вытереть перемазанные маслом руки.