девка найдет что-то привлекательное в старом бедняке. Да и сам Мики не то, что не сватался — даже и не разговаривал с ней никогда. А она прибежала к нему. Как-то госпожа вечером придралась к Олексас, накричала на нее и чуть не избила. А ночью батрачка исчезла. Связала свои вещички в узел, закинула за спину и пропала. Лишь через неделю узнали — живет со стариком Мики.

— Ты что лежишь, Мики? Заболел, что ли? — Аныс говорит решительно и громко, словно дрова колет.

— Что тут делаю? Почему лежу? — забормотал Мики. — Ээ, да просто полежал на этом зеленом лугу.

Почему бы и не полежать? Эта земля и моим потом полита. Недаром так расцвела. А как пахнет, а? Понюхайте, понюхайте! — старик вырвал с корнем несколько стеблей полыни. — Да, бог землю творил для людей. И наш Кыталыктах тоже. Сюда, наверное, спускались сами духи плодородия, вот почему трава каждый год в пояс вымахивает. Бог сотворил Кыталыктах, чтобы люди сеяли на нем хлеб и пасли скот. Я и сам когда-то пахал и косил здесь… А теперь живу в лесу, у речки. Скучаю по этому раздолью, спасибо Каменной Женщине.

Проговорившийся Мики покосился на Нюргуну: как отнесется она к тому, что он упомянул прозвище тетки? Хотя в нем ничего оскорбительного не заключалось и появилось оно на свет благодаря не «только характеру Хоборос, но и ее родовой фамилии[1] — кличка есть кличка. Богатым не слишком нравится, когда их величают именами, которые дает не поп, а народ. Однако в лице Нюргуны ничего не изменилось, и Мики с удовольствием повторил прозвище всесильной хозяйки:

— Говорят, Каменная Женщина выходит замуж?

Подруги остолбенели.

— Мы… ничего не слышали… — запинаясь, проговорила Нюргуна. — Откуда узнал, Мики? За кого?

— Ээ, живете под боком у госпожи и ничего не слыхали, а Мики в лесу и все знает, — заулыбался старик. — Что ж она тебе свое сердце не открывает? — он погладил Нюргуну по голове. — Да, сказывают люди, нашла госпожа молодого парня. Из бедняков, но учитель, говорят. Да она же сегодня в церковь поехала с ним… разве не слыхали?

— Нет…

— Красавчик, говорят… Что ж, пусть радуется Каменная Женщина. Может, оттает у нее душа, может, скинет она, как шкуру, прежнее обличье. Всякое бывает в жизни. Вам этого еще не понять, вы, как зайчата, прыгаете, даже кочек не замечаете. Да, повезло парню! Такой богатой невесты еще ни у кого, наверно, не было, разве что у царя самого… Все получит — и скот, и золото… Да, и золото. У богатых людей всего хватает, а у бедных… даже дом твой и тот могут отобрать, и луг свой скосишь чужой скотине.

— Мики, ты плакал, что ли?

— Я! Нет-нет, — старик сердито шаркнул рукавом по лицу. — Просто повалялся на своей земле — взгрустнулось…

— Ты не плачь, — попросила Нюргуна. — Смотри, я бабочку поймала… Золотая…

— А откуда вы сломя голову?

— От Мастера.

— Были у больного Морджо? Навещаете? Молодцы. Бедного человека жалеть нужно. Богатый и сам проживет. Ты бабочку не держи — пусть летит. У каждого жизнь одна! Кому суждено летать — пусть летает, кому бегать — пусть бегает. Не мешай… Добрая у тебя душа, Нюргуна. И глаза, как у матери… Ты на Прасковью очень похожа. Я ее хорошо помню. Гордая была женщина, она ли станет терпеть унижения?! Ушла…

— Как ушла, Мики? — вздрогнула Нюргуна. — Она же умерла…

— Не знаю, может, и умерла, только не здесь, отсюда ушла… А тебя Хоборос не отдала. Ээ, давно это было. Ну, заболтался я с вами, пойду себе… — И старик заковылял по едва заметной тропинке.

— Беда! — вскрикнула Аныс. — Госпожа tдет!

По дороге в усадьбу скакала пара холеных лошадей, запряженных в легкий тарантас.

Нюргуна и Аныс изо всех сил бросились бежать.

Если Хоборос увидит их здесь, она сразу поймет, что девочки ходили к Мастеру Морджо. Строго-настрого запрещает она навещать разбитого болезнью человека, который чем-то насолил ей много лет назад? Но девочки все равно бегают к Мастеру тайком, готовят ему пищу, убирают жилье. Они поклялись, что не оставят в беде человека, которому никто не помогает.

— Аныс, не могу, стой! — Нюргуна схватила подругу за рукав. — Все равно лошадей мы не обгоним… Послушай… Тетя иногда мне говорит: «Ты хорошая, не такая, как твоя мать, о, она была настоящей гадиной…» А Мики мать хвалит. Кому верить? Тетя говорит, что мать умерла, а Мики — ушла…

— От Боккои я то же самое слышала. Наверное, жива твоя мать, еще вернется! — И Аныс, держа Нюргуну за руку, вновь пустилась к усадьбе.

— Аныс, где пропадала? Смотри у меня. Жду вас, жду, беспокоюсь! — с напускной строгостью выговаривала старая Боккоя. — У госпожи такой день, а вы где-то рыскаете… нет того чтобы помочь старухе!

Она с трудом сняла с очага кипящий котел.

— Ишь, кипит-бурлит, будто тоже радуется… Да, долго ждала госпожа наша суженого. Дождалась наконец. Будет жить-поживать, как в посудине с маслом. Отчего бы и нет? Им есть на что жить…

— Ясное дело, — вставила слово батрачка помоложе — Варвара. — Богатая баба без мужа не останется. Сама выберет кого захочет. Кто не польстится на Кыталыктах?

— О чем она, бабушка? — спросила Нюргуна.

— Да болтает не зная что. Ты придержала бы язык при детях, Варвара. А вы где шлялись, длинноногие?

— Э-э, девчонки, гуляйте, пока жива эта старуха да работает за вас. Веселитесь, пока молоды! — переворачивая вилкой оладьи, вздохнула Варвара, жена конюха Ланкы. У огня она вспотела, разрумянилась — даже лицо ее стало похоже на хорошо поджаренную оладью. Характер у Варвары спокойный, никогда от нее не услышишь бранного слова — хоть на голове ходи. Молодежь пользовалась добродушием кухарки и шалила в юрте, как хотела. С виду, она полная, сытая, но на самом деле часто болеет.

— А со свадьбой как… небось роскошную, шумную устроит, а? — как бы между делом вновь нарушила молчание Варвара.

— Зачем? Не молодуха же, какой тут шум? — вырвалось у Боккои. — Ты что меня спрашиваешь, как будто я знаю.

Сама решит, что ей делать, с нами советоваться не будет. — И, чувствуя, что разговор принимает опасное направление, легонько подтолкнула Нюргуну. — Нюргу, милая, иди в дом скорее: надо на стол накрыть, о еде-посуде позаботиться. Тебя ждут, наверное!

И старуха потащила девочку к двери, от греха подальше. Заботу о хозяйском ужине она проявила, не подумав, — забыла, что господа давно пьют и едят. Но беспокоилась Боккоя зря: из Варвариных рассуждений Нюргуна не поняла ровным счетом ничего.