— Кто ты?

— Не имеет значения.

— Что ты делал на веранде?

— Наблюдал за тобой.

Мужчина так странно смотрел на нее, что она смогла подтянуться к постели и испуганно зарыться в подушках, уставившись на него широко раскрытыми глазами и остро чувствуя свое одиночество и полную беспомощность.

— Наблюдал за мной? Но зачем?

— Я наблюдаю за тобой еще с тех пор, когда ты была совсем ребенком.

Она улыбнулась удивленно и недоверчиво.

— Может быть, ты мой ангел-хранитель?

— Да, именно так.

— И тебя зовут Габриель?

Он сделал вид, что не замечает сарказма в ее голосе.

— Если пожелаешь.

Она посмотрела на бутылочку в своих руках.

— И ты пришел, чтобы забрать меня на небеса?

— Нет, — печально отозвался он. — Этого я не могу.

— Тогда к дьяволу?

Он покачал головой, горестно усмехаясь. Его дорогая Сара впервые встретилась с дьяволом и теперь смотрит, не отрываясь, в бездну его глаз.

Не отвечая, он подошел к ней и взял бутылочку.

Слишком поздно, она уже не могла выхватить ее назад.

— Нет, Сара, — сказал он, пряча склянку в карман брюк. — Я не позволю тебе уйти. Ни теперь, ни еще когда-нибудь. Ты не лишишь себя жизни.

— У меня нет жизни, — горько парировала она. — Я всегда была лишь обузой — сначала для матери, а теперь для сестер-монахинь, которым не слишком приятно заботиться обо мне.

— Нет, это не так.

— Это так! Ты думаешь, я не знаю этого? Кто, как не моя мать, оставила меня?

— Сара, — прошептал он, пораженный болью, отразившейся в ее глазах.

— Я не что иное, как обуза, — повторила она. — Сестры говорят, что любят меня, но я знаю — они вздохнут с облегчением, если я уйду отсюда.

— Ах, моя дорогая Сара, — проговорил он и, не успев понять, что делает, уже очутился на краю постели, привлекая ее в свои объятия.

Как хороша она была и как трогательна! Милая Сара-Джейн, с белокурыми волосами и глазами, голубыми, как яйца малиновки. Такая красивая. Такая хрупкая.

Он прижал ее к себе и был удивлен, что девушка не делает попыток уклониться. Напротив, она глубже зарылась в его объятия, спрятав лицо на груди. Он чувствовал ее вздрагивающие плечи и проливающиеся на его рубашку слезы — влажное тепло на своей груди, на своей коже.

Он держал ее, слегка покачивая, пока она не заснула. Но и потом он не хотел отпускать ее.

Он баюкал девушку на своей груди, пока первые слабые лучи восходящего солнца не озарили неба, и только тогда опустил ее на постель. Он смотрел на нее, не в силах оторваться, затем укутал покрывалом.

Зная, что не должен делать это, он все же наклонился и поцеловал ее в щеку, а затем вышел, такой же молчаливый, как восход.

Он достиг своего убежища в аббатстве Кроссуик минут за десять до того, как солнце встало над горизонтом. Захлопнув за собой дверь, прислонился к ней затылком, чувствуя прохладу дерева. Кожу начинало подергивать в предвкушении щедрого солнечного тепла.

Прикрыв глаза, он пытался припомнить, как приятно гулять днем, чувствовать солнечные лучи на лице, наслаждаться их теплом.

Промычав проклятие, он оттолкнулся от двери, пересек комнату, чтобы опуститься в огромное, с высокой спинкой кресло, бывшее единственным предметом обстановки в его комнате, и углубился в мрачные переживания.

Она страдала и хотела лишить себя жизни. Как много боли, думал он. Сара слишком хрупка, чтобы вынести боль, терзающую ее тело, сердце, душу. Нежная и впечатлительная, она чувствовала себя обузой для ухаживающих за ней нянь и сестер милосердия в детском приюте.

Сердце его изнывало от жалости к ней. Ее родители были людьми зажиточными, но череда неудач внезапно обрушилась на семью Дунканов. Два корабля ее отца погибли в море, выгорела часть дома. На следующий год Аделаида Дункан родила мертвого ребенка. Вскоре после рождения Сары ее огец погиб от несчастного случая, а затем мать узнала о новой беде: в рискованном предприятии муж потерял свою корабельную компанию. Кредиторы, обычно державшиеся в тени из-за уважения к его доброму имени и пылким обещаниям погасить заемные обязательства, теперь предъявили свои права, и на недвижимость семьи был наложен арест. Мать Сары, оставшись без мужа, потеряла также и дом и решила оставить свою дочь в приюте, безо всякой надежды когда-нибудь увидеть ее вновь.

У Сары были все основания погрузиться в пучину безысходного отчаяния. Но ведь он мог бы сказать ей, что она стала единственной отрадой в его жалком существовании, и значит, ее жизнь не напрасна, даже если служит целью принести свет в мир такого навеки проклятого существа, как он.

Однако, он не сказал этого. И больше всего потому, что сам мечтал дать ей успокоение, хотя и понимал, что это не в его власти. Он не мог обмануть, не мог тешить ей сердце пустыми надеждами.

Он чувствовал жар восходящего солнца и привычные сонливость и слабость, все возраставшие и оставлявшие его без сил. Многие века назад, когда страшная метаморфоза только произошла с ним, он был полностью бессилен выстоять перед этой всепроникающей слабостью, наступавшей вместе с солнечным светом. Приходя в изнеможение, он вынужден был оставаться все утренние и дневные часы в полной темноте, предаваясь сну, восстанавливавшему его бессмертную силу. Но с годами, став выносливее, он постепенно приучил себя пробуждаться чуть раньше заката и бодрствовать немного дольше в предутренние часы, никогда не забывая беречься первого солнечного луча, которого боялся больше всего на свете, так как знал, что он для него смертелен.

С самого начала он был подавлен собственной природой, нависшим над ним проклятием. Постоянная жажда крови наполняла его отвращением к самому себе, но он был не в силах сопротивляться этому бесконечному желания — пить, пить и пить, даже когда бывал уже сыт.

Обостренный слух, предупреждавший его о любой опасности, поначалу был поражен внезапными раскатами грома. Он чувствовал себя оглушенным, ему казалось, что небеса готовы испепелить его. Понадобилось очень много времени, чтобы научиться поменьше думать о своих жертвах, не беспокоя посторонним вторжением свой обреченный замкнутый мир. Он оставался уверенным и спокойным, обладал силой и выносливостью двадцатилетнего мужчины. Как ребенок, тешащийся новой игрушкой, он проверял границы своих сил и возможностей, принося при этом небрежно, походя, боль и гибель неудачливым смертным, перебегавшим ему дорогу.

Чувствуя себя одиноким и неприкаянным, отрезанным от всего человечества, он покинул Италию и путешествовал по миру в поисках нового убежища, места, которое мог бы назвать своим домом. Постепенно научившись контролировать свою жажду крови, он понял, что вовсе не обязательно отбирать кровь жертвы до ее бесчувствия или полной потери жизни. Он стал завораживать, гипнотизировать жертву, насыщаясь незаметно, так, что та даже не успевала осознать происходящее. Но все же случалось и так, что он не мог сдержать свою жажду и отнимал жизнь.