блестящей паутиной слюну и обсасывала тонкие пальчики досуха, чтобы снова грязно проникнуть в себя раздвигая мягкие губы лица. От мурашек по шейке до груди и пупка…я распахнула рабочее платье-халат, исо всей силы сжала затвердевшую от похоти грудь. Пот скатывался по спине мелкой россыпью града заставляя подчиняться инстинктам и зову собственной плоти, которая истинно хотела секса. Прижавшись к холодной стене туалета, я оставила небольшой зазор в двери, чтобы видеть приближающихся сюда людей, а потому пока спокойно мне выпал шанс хотя бы раз дать себе слабину. Раздвигая ноги шире, я внимательно следила за своим отражением, как упираюсь правой ступней о раковину, и развожу сильнее в стороны бедра выставляя самой себе напоказ промокшие насквозь бежевые трусики. Резко сдернув их в сторону, я сжала полный, упругий лобок покрытый вьющимися, коричневыми волосами. Грубо поглаживая промежность, я словно просеивала сквозь пальцы мягкие волосы откинув назад голову так, что в затылке была боль от холодного кафеля. Внутри меня мокро, и тонкая струйка сладкого возбуждения скатывалась по левому бедру до самой щиколотки скользкими, повторяющимися с предельной точностью всю форму ноги движениями. Сдерживая стон, я слышала со стороны собственный скулеж так, что если бы сейчас сюда вошел мужчина, то я в опьяняющем удовольствием тумане позволяла бы овладеть мною также грязно, как это обычно делает мой муж. Проникая пальцами сильнее внутрь хлюпающей промежности, я почувствовала самый настоящий огонь, что отдавался вибрацией скулежа в горле, и я сжала ладонью рот, чтобы не выдавать себя. Вся я сочилась словно половинка выжатого сильной, мужской рукой апельсина, и чувствовала себя вульгарно, но это чувство позволяло на секунду почувствовать вкус эйфории. Три робких стука в дверь, и я резко запахиваю платье оставляя в воздухе шлейф своих животных желез, увы, но не удовлетворенной самки. Поправив хвост, я снова посмотрела на свою отражение увидев те самые размазанные губы, порозовевшие щеки и только между ног было все еще очень мокро, а ткань трусиков плотно впилась между нижних губ.

— Кхм, — Влад аккуратно приоткрыл дверь туалетной комнаты. — у тебя все хорошо?

— Да. — откашлявшись произнесла я.

Все хорошо? Какой к черту все хорошо? Влад рассматривал меня своим на секунду смущенным взглядом, словно строгий отец застающий дочку впервые за мастурбацией старается забыть этот момент, вычеркнуть его из памяти, но только каждый раз вспоминает его глядя на любимую девочку, что всего-то раскрыла губами банан. Со стороны ловя краем глаза собственное отражение, я понимала, что он все знает, но только боится такого напора, ибо привык совращать, а не совращаться. Плотно облегающая ткань платья не могла скрыть затвердевших сосков, как и плотный бюстгальтер. Он видел меня в этом состоянии недоэйфории и отведя взгляд просто ушел. Черт возьми, а после еще и кофе небось предложит за счет заведения, чтобы, как он думает, навести со мной мосты. К черту твой кофе, Влад, если тыне собираешься сделать меня своей «личной»

Если говорить честно, то работать официанткой я и не собиралась вовсе, но так получилось, что придорожное кафе «Кофчег» и «ф» здесь не ошибка; а спутник для любителей кофе, стало мне новым домом после того, как мой муж стал выпивать. Странно, но все следующие пять лет я испытывала практически весь спектр мрачных эмоций: от дикой скорби потери до самого настоящего гнева, а после наступило чувство какой-то деградации, когда грызть монпансье совершенно — нормально, а беречь зубы — глупо. Впрочем, в какой-то степени моя работа мне нравилась. В таком заведении, как «Кофчег» ты удивительно быстро обрастаешь постоянными клиентами, заводишь своих любимчиков и тех, кого не собираешься обслуживать, оставив их лакомые капризы напарнице. Кристинка терпеть не могла молодых музыкантов, певцов подземок и людей — профессии. К ним мы относили тех, кто не может даже на ланче забыть о работе: программисты со своими ноутбуками, что занимают дальние столики и редко доедают обед, полицейские, что заходят выпить два стакана кофе и офисные работники, которые мало чем отличаются от программистов, но только одеты более строго. Кристина (моя напарница) их катастрофически не любила в силу их какой-то природной жадности, ибо они редко оставляли какие-то ощутимые чаевые, но в какой-то степени это было мне на руку, ибо я до мурашек терпеть не могу обслуживать взбалмошных студентов и мамаш с детьми и их тарантасами — колясками. Настоящую слабость я питала к парам и неважно было каким, но вид супругов и влюбленных я научилась быстро определять. К слову, мне больше всего нравится вновь зашедшая пара этим пятничным вечером.

Странно, конечно, но они вызывали во мне настоящий прилив нежности, и иной раз даже возбуждения, ибо выглядели они, как тайные любовники, что взяли несколько часов перерыва, чтобы ночью снова погрузиться с головой в сексуальный и такой манящий мир голых тел. Женщине было под сорок: она отличалась такой естественной красотой, присущей некоторым русским женщинам: длинные, бархатные белокурые волосы длинною до поясницы ложились на ее спинку, плечики большими, волнистыми кольцами, блестящая, чистая кожа, как воплощение самой настоящей любви к себе. В ней не было той восхваления худобы, какую диктует индустрия современной моды, ибо застряла она в своем телосложении во временах «золотого Голливуда». Ее мужчина, стройный и гибкий с открытым, бритым лицом и ежиком каштановых волос. По его морщинкам в уголках глаз я могла судить, что он старше ее. Он не стеснялся целовать ее руки, гладиться щеками об них и откровенно наслаждаться ее солнечной улыбкой. На шее женщины поблескивал золотой кулон «Passion», и на безымянном пальце левой руки обручальное колечко. Наблюдая за этой парой, я чувствовала какое-то знакомое, но такое чужое чувство томления. Я мечтала оказаться на месте этой блондинки, чтобы на секунду, черт возьми, на одну секунду почувствовать себя нужной, чтобы это мне целовали руки и смотрели влюбленно в глаза, словно я вчерашняя студентка, а мой мужчина профессор колледжа, что скрывал свои чувства все это время.

На секунду я поймала себя на мысли, что мой муж баловал меня ровно до момента нашей женитьбы. Тогда он был по-настоящему нежен, ласков, любил кусать мои губы в порыве своей нарастающей страсти. Как-то раз, мама назвала меня «куклой» потому что окрашенные кончики белых в то время волос в розовый цвет казался вызывающим, а мое желание носить исключительно короткие клетчатые юбки было нечто таким, что делало меня по-настоящему похожей на дурную куклу, что танцует вокруг