Ещё до того, как Лан стала ученицей шаманки Кэмеко, в юном возрасте, когда её мать и отец погибли от голода, ей открылась уродливая истина – и теперь она принимала ту с чистым сердцем.

Смерть конечна и неотвратима.

И час Лан наконец-то пришёл.

Блеснуло в свете зимнего рассветного солнца лезвие меча в руках чосонского стражника. Лан заметила в его взгляде неуверенность и слабо кивнула. Давай же, смелый воин Чосона. Выполни свой долг, а потом передай моей безутешной ученице, что конец каждой жизни предрешён, избегать его бессмысленно.

Передай ей, что человек – слабое существо, зёрнышко риса в Великом Цикле, малая капля в круговороте живых и мёртвых. Смерть конечна для всех и неотвратима для всех, будь ты зазнавшийся монах умирающего ордена, или великий генерал большого войска, или крестьянская дочь, ставшая лучницей, или юный король слабеющей страны, или женщина, отвоевавшая себе место под здешним солнцем, или Дракон, ставший опорой страны поневоле.

Передай, что рано или поздно каждой жизни приходит конец. Но как мы к нему придём, выбираем мы сами.

Передай это моей ученице, воин. И скажи Дракону-дуралею, что он сам волен выбрать себе дорогу, по которой пойдёт.

Исполняющий приказ стражник отвёл глаза в сторону, в последний миг побоявшись смотреть в лицо невозмутимой мудан. Резкий взмах его меча обрубил жизнь в теле шаманки Лан, последней шаманки Ордена Белого Тигра.

В тот же самый миг пелена с посиневшего лица мёртвой ученицы шаманки спала, и глазам зевак, собравшихся у ворот Тэсу и глазеющих на распятую, предстала не женщина-змея, пугающая всех даже после смерти, а неизвестная девушка. Юна, лучница из стана Дочерей драконьего войска, присоединилась к Великому Циклу вместе с шаманкой Лан.

Их путь был окончен.

Cоюзники Змея

1

Дорога на Пхеньян, Чосон, первый день 1593 года, год Водяной Змеи

В сопровождении Хаджуна и Рэвона, наиболее странной компании, какую Йонг могла представить, она остановилась на привал во дворике заброшенной крестьянской хижины.

– Вы с Нагилем договорились о столице, – сказала Йонг, собираясь снова задать надоевший Рэвону вопрос, – но ты привёз нас сюда. Столицу спутал?

– Прекратишь ты упражняться в сарказме? – вздохнул Рэвон, изрядно уставший от неё всего лишь за день пути. Её вопросы он демонстративно игнорировал, говорил только с Хаджуном, и Йонг, тоже вымотанная долгой дорогой по заснеженным тропам, не могла даже как следует разозлиться.

– Ёнгданте велел доставить сыта-голь в Хансон, – подал голос Хаджун. Рэвон кинул ему короткий сердитый взгляд.

– В планах твоего генерала тоже многое поменялось, не так ли?

Хаджун насупился, пожал плечами, когда заметил, как неуверенно смотрит на него Йонг. Все силы у неё ушли на то, чтобы не плакать, сидя в седле, чтобы отгонять от себя образ белого, изменившегося под действием Ци, лица Юны. Даже после смерти она была похожа на Йонг.

Похоронят ли её с почестями – или привяжут к позорному столбу, выдав смерть предательницы за показательную казнь? Йонг не хотела думать об этом, ни сейчас, ни позже, но мысли вновь и вновь возвращались в прошлую ночь, полную слёз и крови. Её слёз. Чужой крови.

На горы опускалась ночь, становилось холоднее, они потеряли силы ещё в полдень и с тех пор плелись по тропам, не разбирая следов. Им стоило отдохнуть, Рэвон был прав.

«Сделай так, чтобы жертвы Юны и Лан были не напрасны, Сон Йонг», – думала она, спрыгивая с крупа своей уставшей лошади и заходя в неухоженный двор одинокой хижины у дороги.

«Сделай так, чтобы все глупцы поплатились за это», – думала она, привязывая коня к засохшему сливовому дереву.

– Завтра отправимся дальше, – поджав губы, сказала Йонг. Хаджун вскинул брови от удивления, но говорить ничего не стал. Твоё решение, сыта-голь.

Соглашаться с Рэвоном было смерти подобно и прежде, но теперь, после целого дня пути рядом с ним, после всех мыслимых и немыслимых образов, которые она себе выстроила, помня всё о прошлой ночи и додумывая недостающие детали… Теперь Рэвон-сонбэ [3] окончательно превратился в глазах Йонг в чудовище.

Она велела развести костёр и ушла поискать в хижине что-нибудь тёплое, что можно было использовать в качестве одеяла, и хотела думать только о предстоящем ночлеге, еде, приземлённых делах… Но снова и снова возвращалась мыслями в кровавую ночь и чувствовала в воздухе тонкий запах металла, кислого яда, прожигающего горло принцессы Юнмень, солёных слёз умирающей Юны. Прошлая ночь, полная крови и предательства, осталась в Йонг, вся целиком, и не было ни сил, ни желания сопротивляться её отравляющему смраду, тянущемуся вдоль снежной дороги от Хэнджу.

Нагиль не мог отравить принцессу, он бы не решился на такое даже под угрозой казни. Сам бы полез в петлю, сунул бы руку под лезвие меча, чтобы спасти, а не убить. Лан тоже подобного не допустила бы. Мэштренним [4] была строгой, порой жестокой, но никогда её действия или слова не призывали к смерти и не сулили смерть.

«Ты х-х-хотела, чтобы девчонки не с-с-стало. – Имуги поднялся вдоль позвоночника Йонг в затылок, задышал оттуда ледяным духом. – Ты желала от неё избавитьс-с-ся».

– Не такой ценой, – возразила Йонг вслух, останавливаясь в заброшенном мрачном доме, где не было ни света, ни звука. У хижины были заколочены окна, бедное убранство единственной комнаты покрылось пылью и ледяной коркой. Йонг глубоко дышала, стараясь унять сердито разогнавшееся сердце, и пар из её горла вырывался горячий и тоже злой. – Принцесса не должна была умирать. Не так страшно. Не такой молодой.

«Но её с-с-смерть принес-с-сла тебе облегчение, – с сомнением прошипел имуги. – Теперь твоему генералу не нужно женитьс-с-ся на этой маленькой девочке».

– Да, потому что она мертва, – процедила Йонг, даже мысленно давя на слова, вкладывая в них обидную боль, копившуюся в ней весь день. – Ни одно желание не должно идти сквозь живого человека, подобно стреле, пронзающей грудь.

«Говоришь с-с-складно, – ехидничал змей. – Но что толку от твоих речей, ес-с-сли за ними с-с-сокрыта ложь? Говори что хочеш-ш-шь, но не ври с-с-себе: ты хотела избавитьс-с-ся от принцес-с-сы!»

Он… был прав. Йонг зажмурилась, чувствуя, как сквозь веки просачиваются обидные злые слёзы, и шумно выдохнула. Она не знала, что могло бы спасти её и Нагиля от безрадостной участи, и за долгую, томительную неделю, проведённую под стражей Ван Шоужаня, не раз думала о том, можно ли отравить тринадцатую дочь Императора династии Мин и остаться в живых. И гнала от себя эти мысли, потому что те были безнадёжной тратой времени и сил. Никто не смог бы убить принцессу Юнмень и выйти из дворца на своих двоих. Даже Дракон. Тем более Дракон.

– Это моя вина, – проговорила Йонг тихо, и имуги тут же скрутился в её груди,