Умирали незаметно, захлебнувшись в зловонной тине прозябания, тихо пухли от голода, с пьяной тоски совали головы в петли, кончались в судоргах, растерзанные пьяной кодлой, а оказалось – можно умереть за что-то, пусть и непонятное другим, неподвластное разуму, имя чему давно забыто, в горячке боя, где есть только ты, друг, враг да Господь, отвернувшийся от всех. Чужаки ведали лишь один Закон – право Выбора. И смертью своей учили ему живых. Смерть, оплодотворяя Жизнь, вернула ей Бессмертие. Выбор, став сутью Жизни, вернул ей Смысл.

И Власть вздохнула свободно. Теперь она уже не была сама по себе. Кто-то был против нее. Власть, наконец-то, встала на обе ноги и тоже обрела смысл. Все вернулось на круги своя и стало тем, чем было прежде.

И как только на чаши весов упала первая жертва, что-то необратимо изменилось в мире. Ожило Время, сдвинув мертвые стрелки часов, скрипнули заржавленные шестерни, привычно перемалывая человечину, и широко размахнулся маятник, разбрызгивая кровь…

Странник

В окно потянуло соблазнительным запахом полевой кухни; чего-то необычайно вкусного, замешанного на остром дымке костра. Максимов сглотнул слюну и натянул одеяло на нос. Не помогло. Разыгравшееся воображение рисовало сущий кошмар: краснорожий, упитанный дядька из резервистов острым ножом вскрывает банки с тушенкой и небрежно, не выскребая, опрокидывает их в котел, где уже преет, исходя сытным паром, перловая каша. Пустые банки летят на землю, из них вытекает коричневая жижа в белых пятнах жира. И огромные ломти серого "народного" каравая, внавал лежащие на мокрых досках стола! Почему-то именно видение этих банок разозлило Максимова, он сплюнул липкую слюну и, завернувшись в одеяло, подошел к окну.

Так и есть! Ежедневная забота о народе. Посреди двора чадила полевая кухня, над распахнутым котлом, отставив жирный зад, склонился солдат. Все было как всегда: банки на земле, куски хлеба на выщербленном столе и плакат под навесом – "Бесплатное питание". Ниже еще что-то шло красным, но Максимов не стал напрягать зрение, и так все знал наизусть: "Только многодетным и грудным детям по предъявлению удостоверения личности".

"Интересно, как это многодетно-грудной ребенок предъявит удостоверение? – подумал Максимов. – Совсем мозги пропили".

Он захлопнул окно, хотя в комнате еще стоял спертый ночной воздух. Терпеть пытку запахом кухни уже не было сил.

Из-под лоскута оторванных обоев рябил в глаза мелкий газетный шрифт. Максимов машинально надорвал плотный неопределенной расцветки, сально-желтый лист обоев и по дурной интеллигентной привыче читать все подряд пробежал взглядом по колонке.

* * *

Оперативная обстановка

БАНДИТОВ – ВНЕ ЗАКОНА!

Трудящиеся нашего района с чувством искренней радости выслушали постановление выездной сессии Особого трибунала. Последние слова приговора, произнесенные председателем трибунала капитаном Таракановым, утонули в шквале аплодисментов. "Смерть бандитам!" – как один скандировали граждане, до отказа заполнившие актовый зал Дома народных собраний.

Все пятеро боевиков из недавно разгромленной банды: Петраков Е.К., Столешников В.В., Сироштан А.Д., Волков О.Л., и Мухамедов О.Э. приговорены к расстрелу.

Вина еще двоих преступников в организации и проведении террористических актов полностью доказана. Пусть на этот раз им удалось избежать карающего меча правосудия. В отношении Максима Иванова и Юрия Садовского приговор вынесен – к расстрелу (заочно). Оба бандита объявлены вне закона.

Не долго вам, господа "защитники народа", осталось бегать от народного гнева! Не будет вам ни срока давности, ни пощады.

газета "Наш путь" от 11.08.

Максимов суеверно ногтем начертил на газете, твердой от сто лет назад высохшего клея, руну Льда.[1]

Перечисленные фамилии были ему знакомы. А под псевдонимом "Иванов" в приговоре фигурировал он сам – Максим Владимирович Максимов. Странник…

Это был их первый бой. И первые потери.

"И не сто лет назад это было, а всего три, – поправил себя Максимов, на секунду закрыв глаза. – Просто ты потерял счет времени и потерям".

Ретроспектива

Вольная слобода

(за три года до описываемых событий)

Так и жили, потерявшись во времени. Как-то сами собой пропали часы и минуты, уступив место восходам, зенитам и закатам. Сутки распались на день и ночь, а череда месяцев сложилась в три сезона – зиму, лето и слякотное и сырое непойми что, затесавшееся между долгим холодом и кратким зноем.

В первый же год все напрочь забыли тот мир, из которого убежали, как бегут звери, нутром почуяв грядущую беду. Покинутый мир рухнул, а они остались живы. Даже если там, где-то далеко-далеко, еще и теплилась, копошилась и корчилась жизнь, то обитателей Вольной Слободы это абсолютно не интересовало. Они забыли о том мире, как вынырнувший из утробы младенец разом забывает свои прошлые жизни. Остаются только смутные воспоминания да странные сны. Но они никого не тревожили.

Только нравы в деревню перекочевали городские. Община больше напоминала колонию приснопамятных хиппи, чем строгий к себе и другим крестьянский "мир". А впрочем, что требовать с молодых неформалов и маргиналов даже в том, рухнувшем мире, живших через пень-колоду да как Бог на душу положит.

Семейные пары тасовались, как дамы и валеты в шулерских пальцах. Только катаклизменных последствий брачная чехарда и свободная любовь не имели. Как-то обходилось без шумного мордобития и поножовщины в летальным исходом. Все решалось просто и по взаимному согласию: любишь – живи, не можешь – ищи кто полюбит тебя. Скорее всего, из-за того, что оказавшись на островке обжитого пространства среди бескраних лесов, иссеченных проталинами урочищ, все разом и навсегда поняли – им тут жить. Как сами положат и сумеют. И жить очень долго. Просто потому, что больше им жить негде. Старый мир сгинул, и они сами отреклись от того, что от него еще осталось.

Новый мир принял их, как родных детей, и быстро научил всему, что необходимо знать, чтобы жить ладом и складом с самим собой, людьми и тем океаном жизни, что лежал вокруг, дышал сырой землей, разнотравьем и грибным лесным духом.

В домах завелись домовята, такие же шебутные, как и народившиеся дети, прятали вещи, опрокидывали чашки, спутывали спящим волосы, гугукали из подполья и шебуршали в сенях. В болоте заухали кикиморы, лешие беззлобно стали кружить новых соседей по рощам и долам, словно проводя ознакомительные экскурсии. Очень быстро выяснилось, что в окружающем пространстве, казалось бы распахнутом настежь, есть места, куда так просто не войдешь, а есть и такие, что не пустят тебя вовсе. Есть то, что само просится тебе в руки, а брать ни за что нельзя, а на все, что хочешь подобрать и унести с собой следует просить разрешения. Ни у кого персонально. Просто мысленно спросить: "Можно или нет?" И никогда не оспаривать ответа.