второй этаж сверху, как лабиринт, – что ты видишь?»

«Ах вот ты о чем! Теперь понимаю!»

«В номерах на втором этаже Gasthof Vrieslander есть замаскированные обоями потайные двери. Они открываются в петляющий узенький проход, ведущий к пасторскому тайнику[1] – небольшой каморке, спрятанной за внутренней стеной комнаты номер двадцать три.

Когда-то эта каморка служила укрытием для духовных и светских властителей городка, а также и для многих других, кому не пристало показываться прилюдно в компании дам легкого поведения. Во владениях Маман было множество разных помещений для удовлетворения желаний ее чад, однако ни мэру, ни священнику не было известно, что другие гости борделя за хорошенькую сумму могли подглядывать за столпами общества через глазок в стене комнаты номер двадцать три, и поэтому размеры жезлов их правления были в Кюкенштадте у всех на устах».

«Ой, а это кто? Смотри, она скрылась там за углом!

Или это был мужчина?»

«А ты, оказывается, внимательный слушатель! Это как раз один престарелый постоялец гостиницы.

В историях, где главную роль играют дома, часто фигурируют старики».

«Уж больно он какой-то женоподобный в этой ночной сорочке, да еще и выставленные вперед руки к груди поджал – словно заяц…»

«Вот тут ты в самую точку попала! Старика зовут Томас, а фамилия у него – Хазеарш, что в переводе означает «заячья задница», и живет он в этом доме с мальчишеских лет».

«Тогда ему наверняка есть что рассказать о временах, когда гостей в номерах ожидала не только грелка в постели!»

«Подожди, я поймаю его… А ну, дедуля, иди-ка сюда, постой здесь, у края, чтоб нам тебя было видно…»

«Да он спит!»

«Да, он – лунатик и бродит во сне по потайным ходам, словно призрак из английского бульварного романа, а иногда еще и бормочет себе под нос, и тогда, скажу я тебе, в выражениях не стесняется».

«О, Господи, представляю, как жутко постояльцам гостиницы просыпаться от доносящегося сквозь стены непристойного шепота!»

«Тсс, смотри: он простирает вперед старческую синюшную руку и шевелит губами, обращаясь к спящему городку…»

«Можно мне посмотреть? Можно мне посмотреть?»

«Тихо ты, цыпленок! Это зрелище не для желторотых птенцов!»

«Да, цыпленок, как не стыдно слушать такую пошлятину!»

«Дед: Ах вот ты где, мой кукленочек! О-о-о! Ну-ка, где у нас полотенце? Подай-ка его Белле-лолле-лулу-лилли, чтобы она могла вытереться… Маленький шалунишка немножко подглядывал за Лулу-лили-беллой-лолой, да? И увидел что-то очень приятное? Нет-нет, Бог с тобой, это ничто по сравнению с его мортирой! А как его зовут, я никому не скажу! Да, мой ангелочек, он приходит сюда под утро, когда здесь уже почти никого нет, в черной маске, и только я одна знаю, кто он такой. Ну, может, еще одна здесь знает. Уфф, а теперь Лола-белла-лили-лулу устала… Будь хорошим мальчиком, натри ее синячки мазью и расскажи ей пару городских сплетен. Ну-ка, что там слышно о почтмейстере?»

«Ой, смотри, старикан хватается за то, что у него между ног!»

«Дед: Если мальчишечка будет послушным с Лили-лолой-лулу-беллой, она поиграет с ним и даст ему примерить что-нибудь красивенькое на его стоячок, а потом она…»

«Эй, а не слишком ли ты увлекся этой своей порнухой?»

«Ну ладно-ладно, старикашка заткнулся, довольна? Я возвращаю его обратно в проход, и теперь, как видишь, моя рука уже по самый локоть в той картинке Кюкенштадтской площади, которую тебе нарисовало воображение».

«Я там еще что-то должна увидеть? А то у меня уже голова начинает кружиться…»

«Подожди: вот я укладываю назад этажи гостиницы, один на другой, возвращаю на место переднюю стену дома, крышу, и теперь выдергиваю руку из твоей головы…»

«Я ничего не вижу, кроме желтых точек, они носятся у меня перед глазами, как кометы… Зато, когда я закрываю глаза, в уме сразу возникает площадь – такая, как ты описал в самом начале, только теперь я также вижу, что происходит внутри дома, и знаю там каждый уголок».

«А ты не замечаешь каких-нибудь отличий от первоначальной картины? Мы уже вплотную подошли к моей истории, и теперь должны быть видны ее первые проявления».

«Ой, точно! Странно, но теперь я вижу слабый огонек в одном из мансардных окошек».

* * *

«Мари-Софи N. спит…»

«А кто это?»

«Это женщина, которую я почти что могу назвать своей матерью…

* * *

Девушка, сидя в постели, читает книгу: одеяло скомкано у нее в ногах, подошвы касаются монограммы, вышитой крестиком на пододеяльнике. Под спину девушки подоткнуто несколько подушек, одна лежит у нее на коленях, на подушке – раскрытая книга. На комоде, окрашивая комнату в цвет желтоватого сиропа, мерцает оплывшая свечка. Обстановки немного: стул, платяной шкаф, ночной горшок, овальное зеркало; на стене – глянцевая картинка с изображением святого, он парит над лесной поляной, в его сложенных вместе ладонях – крошечная хижина. На дверце шкафа, на вешалке, висит черная форма горничной, на стуле – стопка книг. В комнате две двери: одна ведет к уборной персонала, другая – в коридор.

Обкусанным ногтем девушка тянет от слова к слову невидимую нить, а то, что написано между строк, считывает подушечкой пальца. Время от времени она останавливается и, закрыв небесно-голубые глаза, раздумывает над только что прочитанным. В такие моменты ее левая рука, бессознательно оторвавшись от страницы, легонько теребит темную косу, что спускается на ажурный лиф ночной сорочки. И каждый раз, переворачивая страницу, девушка хмурит брови, а когда повествование становится слишком интенсивным, потирает друг о дружку большие пальцы ног и подтягивает стопы поближе к себе.

Она все чаще прерывает чтение, размышляя над книгой. Часы этажом ниже пробили три, а уже через мгновение четыре раза отзвонил серебряный колокол на городской ратуше:

– Ох и затягивает же эта книга! Я совсем забыла о времени! Ну ладно, еще одну страницу и – спать…

* * *

– А кометы?

– Кометы – это ангельская перхоть, она воспламеняется в верхних слоях атмосферы, и тогда пепел от нее падает на землю и превращается в крошечных духов – хранителей мелких животных, растений и минералов. Так же образуется и пепел вулкана Гекла – из тлеющих волосков бороды дьявола, когда тот бывает неосторожен вблизи своих адских кострищ в преисподней [2], только этот пепел превращается в демонов, которые соперничают с добрыми духами за власть над всем живым. Поэтому можно