Надо же, подумала Перси, словно паша, оценивающий новые приобретения для своего сераля. Но она не обманулась его нарочитой надменностью. Все ее существо откликнулось на его появление — каждой дрожащей клеточкой. Это он! Элис! Спустя восемь лет. Перси едва поборола в себе желание немедленно бежать отсюда.

— Невыносимо, — шепнула Эйврил, мучительно краснея.

— Согласна, это невыносимо. Высокомерный тип. — Перси и не подумала понизить голос, хотя он подошел ближе. «Нападай, — шептал ей внутренний голос. — Бей, пока есть силы, пока он снова не обидел тебя».

— Он явно воображает себя неотразимым романтичным героем, милая. Заметили, как прихрамывает? В стиле готики — прямо со страниц последнего романа.

Элис остановился и обернулся. Он не стал делать вид, что не расслышал их слов.

— Молодая леди забивает себе голову вздорным бульварным чтивом, насколько я понял.

Минувшие годы не притушили живого блеска его янтарных — тигриных, как думала она в детстве, — глаз. Картины прошлого ожили в ее памяти — горько-сладкие, иногда просто горькие, а порой настолько обескураживающие, что она горела от стыда. Она вздернула подбородок, встретив его взгляд ледяным молчанием, но он не узнал ее. Он перевел взгляд на Эйврил и слегка поклонился:

— Прошу прощения, мэм, если заставил вас краснеть. Но нечасто доводится лицезреть такую красоту.

Он теперь стоял вполоборота к ней, и на правой щеке был виден едва залеченный шрам — он шел от мочки уха через скулу и внизу скрывался под белым батистом шейного платка. Только сейчас она заметила, что кисть его правой руки забинтована. И хромота не притворна: он был изранен, и весьма жестоко. Перси подавила в себе инстинктивное желание коснуться его и расспросить о том, что случилось, — раньше она так и поступила бы без колебаний.

Она услышала, как рядом вздохнула подруга:

— Я не отношу это на свой счет, сэр.

Эйврил холодно кивнула, давая понять, что разговор окончен, и вернулась к компаньонкам. Очутившись под их надежной защитой, она обернулась и, увидев, что подруга не последовала ее примеру, весело округлила глаза.

«Мне следует извиниться перед ним, — думала Перси. — Но он так бесстыдно раздевал нас взглядом. И нагрубил мне — так же, как в ту последнюю встречу». Более того, он извинился только перед Эйврил; а ее внешность не вдохновила его на комплименты.

— Любезность моей подруги не уступает ее красоте, — сказала она.

Его янтарные глаза, с теплотой наблюдавшие за Эйврил, вновь обратились на Перси. Он поморщился от ее слащавого тона. А она подумала, что ее замечание было справедливым, он за эти годы действительно стал самонадеянным наглецом.

Пожалуй, ей следовало повернуться к нему спиной и, возможно, легко усмехнуться или небрежно взмахнуть веером — мол, пусть надоедает другим особам. Но Перси не могла сдвинуться с места: избегая взгляда Элиса, она все же невольно посмотрела на его губы. Нельзя сказать, что их кривила усмешка, но ямочка в уголке рта таила некий намек — неожиданный для этого надменного героя. Его губы словно коснулись ее шеи, груди…

— Мне воздали по заслугам, — откликнулся он.

Провокационный тон его фразы вызвал у нее легкое замешательство, но она не сразу поняла, чем именно была шокирована. Через мгновение она осознала, что он теперь воспринимает ее как женщину: видимо, раскусил ту девочку, которую отверг так жестоко. Похоже, он намекал, что теперь вполне заслуживает ее.

Перси твердила себе, что одним усилием воли можно подавить нескромные желания, от которых она сейчас покраснела. Он не узнал ее, а если бы и узнал — его теперь не волнует, что там произошло много лет назад, он высказался тогда предельно ясно.

— Вы отнюдь не похожи на глубоко раскаявшегося грешника, сэр, — нашлась Перси.

Рано или поздно он поймет, с кем разговаривает, но ей не хотелось доставить ему удовольствие своим признанием — пусть не думает, что те события имеют для нее какое-то значение.

— А я и не пытался демонстрировать раскаяние, мэм, просто признал справедливость возмездия. Раскаяние — не развлечение: если прекратишь грешить, станешь лицемером.

— Не знаю, сэр, лицемерите вы или нет, но одно ясно: нельзя заподозрить вас в галантности.

— Вы первая укололи меня, — припомнил он ее слова.

Вроде бы верно, но он лукавил.

— За что приношу свои извинения, — серьезно ответила Перси. Ей ни к чему нечестные приемы — за словом в карман она не лезла. — Однако у меня нет намерений выразить вам свое сочувствие, сэр. Вам явно нравится лезть в драку. — Насколько она помнила, он всегда был по-юношески напорист, порой до злости. И этот пыл чудесным образом преображался — в огонь страсти, когда он любил.

— И это верно. — Он согнул забинтованную кисть и чуть поморщился. — Вам осталось только повидаться с моим противником.

— У меня нет такого желания. Похоже, вы обтесывали друг друга саблями.

— Близко к истине, — согласился он.

В его насмешливой речи она уловила легкий акцент жителя Юго-Западной Англии; отчаянно захотелось домой: к зеленым холмам, суровым утесам и холодному морю, и эта тоска была даже острее, чем впечатление от неожиданной встречи с Элисом.

— Вы до сих пор говорите с юго-западным акцентом, — заметила Перси.

— Северный Корнуолл граничит с графством Девон. А вы? — Казалось, он не заметил некоей странности в ее фразе.

«Он тоже скучает по дому», — подумала она, услышав тихие тоскливые нотки, затаившиеся под холодным рокотом его голоса.

— Я тоже из тех краев.

Она безотчетно протянула ему ладонь, и он пожал ее здоровой рукой, без перчатки. Рука эта была теплой и немного загрубелой, в мозолях от поводьев, кончики его пальцев коснулись быстро пульсирующей жилки на ее запястье. Некогда он вот так же держал ее за руку, так же близко склонившись к ней, она тогда увидела тоску в его глазах, но неверно истолковала ее и повела себя с безрассудством невинности. И он вознес ее на вершину небес, а потом спустил на землю, посмеявшись над ее глупостью.

Нет, она не сможет больше притворяться. Рано или поздно он поймет, кто перед ним, и если она будет скрывать это, он решит, что для нее до сих пор важно то, что произошло тогда между ними.

— Моя семья живет в поместье Коум.

— Вы из семьи Брук? Одна из дочерей графа Уайкоум? — Он шагнул к ней, удерживая ее руку и стараясь заглянуть ей в лицо. — Неужели вы та самая малышка Перси Брук? Да, вы были тогда голенасты и носаты, как утенок. — Он усмехнулся. — Бывало, я сажал лягушат в кармашек вашего фартука, а вы все ходили за мной по пятам. Но вы сильно изменились с тех пор, как мы виделись последний раз. Верно, вам было тогда лет двенадцать. — Он развеселился и сразу помолодел лет на восемь.

— Шестнадцать, — уточнила она подчеркнуто ледяным тоном, отметив про себя слова «голенастая и носатая». — Я помню вас юношей — и ваших лягушек — таких же головоногих, как и вы[2], а я между тем только взрослела. Но мне было шестнадцать, когда вы уехали.