вдруг дрогнули веки и зашевелились спекшиеся губы, словно больная заговорила быстро, быстро и беззвучно. И опять дуновением смерти безжизненная маска на лице…

Моим друзьям!

Любимым, милым лицам!

Родным, знакомым голосам.

Поющим где-то далеко

До боли знакомую, но неузнаваемую мной

Прекрасную песню.

Их голоса сливаются с шумом

Трескучей листвы тополей.

Вливаются в знакомые мелодии,

Гудят в трубах домов.

И, вылетая из слуховых окон,

Барабанят в мои окна.

НО Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ, НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ.

Я ТОЛЬКО ПОМНЮ…

На руку села бабочка. Она сложила свои крылышки парусом и оцепенела.

— Почему ты села мне на руку? тебе грустно? Или, наоборот, все равно с кем поделиться радостью? Давай знакомиться. Я — Эльмира. Можно звать меня просто Элей — это как тебе понравится. Я люблю рисовать, танцевать и еще возиться с кактусами. Видишь, на скамейке лежит ошейник? Это для моей собаки. У меня ее пока нет, но обязательно будет. Вот только брат от аллергии вылечится. Ну, это все, что я могу о себе рассказать. А ты? Ты ничего не расскажешь мне о себе? Нет? Ну, и ладно! Нам с тобой и так хорошо на этой скамейке! И солнышко греет! Можно зажмурить глаза, вот так, и тогда все вокруг запляшет солнечной радугой.

Эля зажмурила глаза, вытянула ноги и подняла к солнцу лицо.

— Ты бы точно обалдела, если б увидела мои кактусы. У меня их много — целая коллекция. Завтра на выставке кактусов они будут такими стеснительными. К ним не сразу подойдут. Зато потом, когда заметят! У-у, в общем, мои кактусы, наконец же, поймут, какие они замечательные и станут лучшими среди других…

Бабочка вдруг распахнула сложенные крылышки. Мгновенье, и она взлетела с руки.

— Глупая же ты! Не поверила. Не поверила мне? Да?

Эля поднялась со скамейки, покрутила стоптанным каблуком по разомлевшему от жары асфальту, взяла собачий ошейник, вздохнула и пошла к своему дому. Он был неподалеку, большой и важный. Сверкала покатая, в усах антенн крыша, и солнце играло стекляшками его окон. Эльмира медленно прошла мимо своего подъезда и в раздумье остановилась у следующего: "К Таньке, что ль, зайти? Ладно уж, зайду на минутку".

У Таньки профиль месяцем и много всяких умных мыслей, и еще мелкий, очень ровненький почерк. В комнате у нее уютно и можно болтать долго, долго, пока мама не позвонит по телефону, чтобы позвать домой.

— Туськ, мне сейчас в сквере такая бабочка на руку села! Просто загляденье! Хочешь нарисую?

— Слушай, Эльмирк! Она ж тебе весть какую-то принесла! — Да? Интересно, какую же?

— Ну, вести разные бывают…

Зашелестели листы бумаги, раскатились по столу карандаши.

Где-то далеко, в глубине дома пел, непонятно, мужской или женский высокий голос.

— Кто-то поет, по-моему, в подвале.

— Не в подвале, а под домом, в глубоком подземелье…

Мечтательно протянула Эля.

— Может быть, может быть, кто спорит. Это Орфей там поет и подыгрывает себе на золотой кифаре. Он горюет по своей жене, любимой Эвридике, которая умерла от укуса змеи.

— Ой, как грустно! Жаль Эвридику… А что там в мифологии есть повеселее? Может это Даная поет? Пусть будет Даная, заточенная отцом в подземелье.

Таня откинулась на спинку стула и засмотрелась на свой рисунок. Потом тяжело выдохнула:

— Возлежит Даная. Такая — ничего себе, в теле, прямо скажем, и тоскует. И вдруг…

— И вдруг, — подхватывает Эльмира, всплеснув руками, — сверху на нее пролился дождь! Такой золотой, золотой!

— Ага… Это громовержец Зевс, полюбив ее, проник в подземелье золотым волшебным дождем! — Таня подняла на Элю свои лучистые глаза и улыбнулась.

— И родился у них потом сын, славный Персей… Ой, Таньк, я про кактусы совсем забыла! — Эля вскочила со стула, — мне же их к выставке подготовить надо!

— А я про свои кактусы не забываю никогда! — заметила уже вслед убегавшей подруге Танька.

В кабинет завуча школы через открытую створку окна доносится с улицы весенний шум.

— Здрасьте!

— Бикбова? Здравствуй. Что тебе? — Мне бы документы свои забрать.

— Зачем это? — завуч удивленно подняла брови.

— А так, — Эля пожала плечами, — просто не хочу учиться в этой школе. Она мне не