Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что, старлей, обрадовать явился?
— Не нашли пока, — устало доложил старший лейтенант, не решаясь сесть без приглашения.
— Не надо было терять! — огрызнулся Сердюк и опустошил стопку водки тягуче, лениво, словно по необходимости.
— Найду и грохну! — пообещал Кочанов, сжав кулак.
— Сразу надо было мочить! Куда стреляли? Только голубей распугали и кобеля ранили.
— Если по-другому, сейчас бы я в траурной рамочке красовался.
Сердюк пошевелил бровями и не стал возражать. Вероятно, предотвращение побега путем героической смерти сотрудника колонии было не худшим вариантом для начальника. Жаль не случилось. За вечер Сердюк уже наорался в телефон, вывалил на подчиненных тонны мата и сейчас чувствовал опустошение в груди, которое никак не заполнялось алкоголем.
— Возьми рюмку, выпей, — предложил он.
Кочанов сел за стол, сразу выпил, сунул руку в банку с солениями и захрустел огурцом:
— Товарищ подполковник, как военные, с постами на дорогах помогут? — спросил он.
— У вояк то учения, то маневры. Болт они положили на наши проблемы, — махнул рукой Сердюк и кивнул на бутылку: — Разливай.
Оба выпили. Кочанов не решался закусывать из сковородки начальника и опять взял огурец. Мысли о беглеце не отпускали его.
— Понять хочу этого дебила. Самсонов первоход, но сразу по сто пятой. Кого он замочил? — поинтересовался старлей, зная, что начальник уже изучил дело осужденного.
— Жену, — брезгливо ответил Сердюк.
— Дело нехитрое, — согласился Кочанов.
— Самсонов москвич, тридцать три года, не из блатных. Менеджер или как там чистоплюи в костюмах называются. Вину не признал, получил девятку.
— Он мне тоже крикнул, что невиновен.
— Их послушать — колонии вообще не нужны. Все, блин, белые и пушистые!
— Да уж, уроды хреновы!
Кочанов кривой усмешкой поддержал шутку начальника. Он жадно смотрел на жаренную картошку, в голодном животе свербело от водки.
— Жри. — Сердюк отодвинул от себя сковородку. — И соображай, что будем делать?
Вилка активно заскрежетала по чугунной сковороде. Кочанов рассуждал, заглатывая картошку:
— Связей у Самсонова здесь нет, укрыться не у кого. Наших вольнонаемных я жестко предупредил, чтобы не впрягались за него. А если что узнают — стуканут, как миленькие.
— Лучше бы он был рецидивистом. — Начальник звучно высморкался и смял салфетку. — От дилетантов неизвестно, чего ожидать.
— Безбашенный он, сука! — Кочанов болезненно пошевелил травмированным плечом. — У меня теперь с ним личные счеты.
— Приметы Самсонова всем разослали. Далеко не уйдет, должен попасться.
— По железке мог улизнуть. Когда мы на станции шмон устроили, выяснилось, что у одного из пассажиров пропала дорожная сумка. Если взял наш беглец, то уже переоделся.
— Одетый он или раздетый — ты должен его найти! — рубанул ладонью о стол Сердюк. — И разобраться с ним так, чтобы другим неповадно было. Ты понял?
— Мечтаю об этом. Возьму двух надежных ребят, мы будем на связи круглосуточно. Чуть что — подъедем куда надо и закроем тему.
— Только по уму все сделай, — зашипел Сердюк, подавшись вперед. — И учти, строгач я тебе уже впаял, а если не найдешь беглеца или еще раз облажаешься, тут уж выговором не отделаешься. Вылетишь без выходного пособия!
— Да его, гада, вот этой рукой! — Кочанов ткнул вилкой в опустевшую сковородку, скосил взгляд на пустую бутылку и потер нос.
— Сейчас найду, — пообещал Сердюк. Он встал, загремел банками в кухонных шкафчиках, ворча под нос: — Да где ж она? Куда спрятала? А, вот!
На шум появилась жена, зло зыркнула на гостя и пригвоздила супруга взглядом, как пикой.
— Куда? Хватит жрать водку, ложись спать.
Она попыталась выхватить у мужа новую бутылку, тот хмурился, не отдавал.
— Что встала? Не мешай! Мы дело обсуждаем.
— Обделались уже! — напирала супруга. — Тебе с утра перед Москвой отчитываться! Не врубаешься? До пенсии дослужи, а потом будешь мне указывать. Хрен я тебя буду содержать, если со службы выгонят!
Аргументы подействовали. Женщина выхватила бутылку, и пихнула мужа в спину:
— Пошел в кровать! — По пути она пнула ногой по стулу, на котором сидел Кочанов: — А ты че расселся?
Грозный начальник, от которого трепетали зэки в колонии, покорно плелся в спальню. Кочанов счел разумным побыстрее исчезнуть.
В школьные годы Дима Кочанов был самым низким мальчиком в классе. Он вечно лез в драку при слове «шкет» или «недоносок», но редко побеждал крупных парней. В юности он понял, что только погоны нивелируют рост в глазах окружающих. Наполеон был маленьким, но великим. Он тоже станет генералом!
Но в военное училище Кочанова не взяли — и все из-за роста, вот же наказание! Пришлось податься во ФСИН, проще говоря в конвоиры. Однако звания охранникам колонии присваивались не так быстро, как хотелось бы, а с учетом сегодняшнего провала он никогда не дождется даже капитанских погон. Эх, невезуха!
А ведь этот гад Самсонов выбрал его, как самого маленького из конвойных. Чтобы наверняка столкнуть небольшого и легкого. Опять его рост подвел. Ну, только попадись, тварь!
Кочанов ударил ногой по машине, будя задремавшего водителя. Вкус водки хотя и ощущался во рту, но драйва в голове не было. Водочка хороша, когда хочешь расслабиться и в постельку. А ему сейчас нужно быть бодрым и собранным, чтобы кровь в жилах кипела, глаза блестели, и рука была твердой. Для этого требуются другие средства — амфетамины.
Он знает, где их взять. У знакомой аптекарши, податливой дурехи, всегда можно разжиться крутыми таблетками для бодрости.
Елена Петелина расслабленно легла на пружинящую спинку высокого кресла, сложила руке на животе и окинула взглядом рабочий кабинет. Сколько лет она прослужила здесь следователем? Ой, долго, но все когда-то заканчивается.
Она только что оформила декретный отпуск, сегодня ее последний рабочий день. С одной стороны, она рада новому повороту на жизненном пути, а с другой — опасается: забыла, как рожала, кормила грудью, ухаживала за малышом. Дочь уже школу заканчивает, а она возвращается к исходной точке. Не поздно ли?
На рабочем столе царил необычный порядок: закрытый ноутбук, стопка чистых листов, стакан с карандашами и ни одного уголовного дела — все завалы достались коллегам. Пусть отдуваются.
Елена придвинула листок и стала выводить узоры тонко заточенным карандашом. Рука следовала за настроением, линии получались плавными, напоминавшими то мягкую улыбку ребенка, то профиль живота в разные месяцы беременности. Ей самой хотелось улыбаться.