«после». «До» — её жизнь вне изуверской лаборатории. Она приравнивала то своё существование к шестому кругу ада, в котором горели еретики. И если смотреть на «Божественную комедию» Данте, её… бытие в лаборатории, выходило далеко за понятие последнего, девятого круга. По её ощущениям, как минимум, нужно прибавить ещё пару десятков.

***

Говорят на восточном языке:

— Так, ещё пара уколов… прибавьте, давайте больше! Вот так. Следите за датчиками, снимайте показания. Один хирург и медбрат пусть останутся. А то всякое может произойти. В отличии от других — она… пока что внутри. Ещё не пустышка.

— Тайиб! Подойди сюда. Следи за ней, не смыкая глаз. Отвечаешь головой. Ей поставили капельницу — двадцать три кубика аскарнида… — сказал строгий мужчина в маске и белом халате, который спрятал под ним богатую светло-розовую рубашку, и тёмно-пурпурные брюки. Он смотрел на пакет с жидкостью, в которой поблёскивали алые крупинки в прозрачном растворе.

— Сейчас мне нужно отлучиться. Срочно спрашивают в других лабораториях, где находятся наши добровольцы. Их вера, в наше дело, была крепка, но организм — подвёл…

— Да, Хозяин… Я всё сделаю. Вам не о чем беспокоиться, — проговорил Тайиб, скрывая волнение. Он смотрел на высокого, крепкого, уверенного в себе человека сорока пяти лет в чёрных очках, с коротко-стриженными тёмными волосами сзади и по бокам, а спереди зачёсанными влево и уложенные гелем.

Хозяин окинул остальных присутствующих жёстким взглядом и молча направился к выходу.

***

Становилось невыносимо больно. Потом страшно. Дыхание резко замедлялось, почти пропадало — ей казалось, что вот-вот умрёт, она чувствовала, что одной ногой переступила эту черту, шагнула в другой мир. Но что-то с чудовищной силой резко било в грудь, толкало обратно, не давая войти. Начинались конвульсивные, короткие, поверхностные, учащённые вздохи-выдохи. В момент «чужого удара» её тело, лежащее на спине, выгибалось мостиком — звенели натянувшиеся ржавые цепи на холодном металлическом столе. Широкие железные кольца раздирали кожу на запястьях, выдавливая из детского тела жизненный сок. Ржавь, едкая как соль, попадала с этих колец на оголённое мясо и впитывалась внутрь, покрывая её разум колючими, металлическими хлопьями, будто острые твёрдые снежинки падали сверху.

Она чувствовала колючие, цепкие частички аскарнида, которые прогоняло её сердце. Ощущала, как стенки вен и сосудов сначала горели до почернения, затем — покрывались морозным инеем. Сердце бешено колотилось. Страх сменял боль и наоборот. Она давно вышла за все мыслимые круги ада. И переживала зверские терзания её нутра где-то далеко за их пределами, в нескончаемой бездне агонии. Если б у неё был выбор, то настоящий ад сочла бы за рай, и с удовольствием в нём осталась. Навсегда.

***

Тайиб: — Стой-стой-стой… Что происходит?

Медбрат: — У неё начались судороги. Ох-х, с-сука… Тело твёрже камня. Я не могу ей вколоть препарат! — человек в белом пытался проткнуть её кожу — безрезультатно. Игла начала гнуться. Надавив что есть сил, иголка сломалась и как пуля «стрельнула» медбрату в глаз. Шатаясь, он резко отпрянул, дико крича, выронил шприц полный раствора (наверное, в нем было что-то успокоительное и снимающее спазмы), стал махать руками, шагать спиной в угол комнаты, нащупывая торчащую из зрачка правого глаза застрявшую иглу.

Её тело забило крупной дрожью, изо рта шла белая пена. А за пеной медленно вытекала и булькала густая чёрная жидкость, очень похожая на нефть. Запахло гнилым мясом и сыростью, свежескошенной травой и… сахарным сиропом. Приторный, тошнотворный запах разрастался по помещению, проскальзывая в настенные вентиляционные решётки и распространялся по всему комплексу.

Горя заживо изнутри, она не заметила, как настал момент, когда перестала чувствовать бесконечную агонию. Это понимание пришло постепенно, когда из двадцати трёх кубиков аскарнида с прозрачным раствором, в ней находился двадцать один. Глаза закатились глубоко вверх, обнажая белки с лопнувшими капиллярами. Рот сильно открыт — нижняя челюсть будто оттянута.

Двадцать два кубика. Показатели начали зашкаливать. Датчики сбоили, мерцал свет, трескались мониторы, под потолком взрывались люминесцентные лампы. Фонтан искр обдал находящихся в помещении — хирурга, медбрата и Тайиба — горящими крупицами и раскалёнными осколками стекла. Под кожей девочки, по всему её телу, бегали оранжевые мерцания.

Хирург попытался что-то сделать — но всё тщетно. Сначала он убавил подаваемую дозу аскарнида, но это не помогло. Потом, в приступе паники, выдернул иглу вовсе. Но тут произошло необъяснимое: игла с гибкой прозрачной трубкой, по которой подавался раствор, не упала вниз, а парила в воздухе, рядом с рукой. Из иглы, всё также не переставая, подавался раствор в тело девочки. Маленькие капельки, с искрящими кристалликами аскарнида, плавно перемещались по воздуху и входили в место инъекции на руке, проникая в её организм.

Стоящий до этого в оцепенении молодой Тайиб дёрнулся к металлической стойке, в которой крепился пакет с аскарнидным раствором, схватил обеими руками, с криками несколько раз ударил об стену, затем бросил на пол и сильным ударом ноги раздавил пакет с жидкостью, — бум! — лопнул. Прозрачно-мерцающее растеклось по полу. Тайиб смотрел большими испуганными глазами, то на девочку, то на лужу и часто дышал. Спустя несколько секунд, начался «дождь снизу вверх» — из растёкшегося раствора ме-еедленно собирались капли и отрывались от пола. Поднимались вверх и, также неспеша, цепочкой, капля за каплей выстраивалась в «очередь» и вливалась в её организм.

У хирурга, по инструкции, была задача: в случае выхода ситуации из-под контроля, вскрыть вены, по которым тёк аскарнид или обескровить тело подопытной любыми возможными способами. Разрешалось даже расчленить заживо. Взяв скальпель дрожащей правой рукой, он попытался сделать надрезы, придерживая тело левой рукой и тем самым упираясь в девочку. Она не переставала биться в конвульсиях, забрызгивая одежду и лицо хирурга пеной с чёрной густой «нефтью». Все попытки были безуспешны. Неужели он был так наивен и думал, что сможет разрезать кожу после того, как у медбрата сломалась игла? Он давил рукой ниже груди с такой силой, что кажется, сломал рёбра — раздался хруст, но бедное, замученное, детское тело никак на это не отреагировало. Откликнулось нечто иное — скальпель в его руках раскалился до красна — зашипела ладонь хирурга, запахло жареным человеческим мясом.

— Ах ты блядина! — воскликнул он, разжав руку. Скальпель выпал, но не упал. Заместо этого он поднялся в воздух и парил, на уровне его лица. Скованный страхом, хирург смотрел на него. Скальпель развернулся торцевой режущей стороной и вонзился в его кадык. Кровь хлынула по шее, на белую одежду. Хирург захрипел, выпучив глаза, схватился за рукоять, пытаясь вытащить. Но у скальпеля были другие планы. Он начал проникать