отца. К сожалению, желание познать индивидуальность сына привело отца к неудачным „экспериментам“. Он часто менял методы преподавания, что придало всему первоначальному воспитанию нашего философа беспорядочный характер. Ю. Банзен даже уверяет, что под влиянием этих неудач отцовской педагогики у него зародилась идея о неизменяемости некоторых прирожденных основ характера (Immodificabilitätslehre).

В 1844. году Банзен поступил в гимназию в Шлезвиге. Мальчик развился очень рано; предпочитал серьезное чтение романам и увлекался греческими трагедиями. К математике он с детства не чувствовал расположения; ему скучна , была стройно-замкнутая, но далекая от пестрого многообразия жизни система аксиом и теорем. По той же причине не удовлетворила его и школьная, формальная логика. Среда молодежи в Тондерне и Шлезвиге была довольно распущена: „я рано вкусил от древа познания во всех смыслах“ (L.,S. 18). Но слиться вполне с этой средой Банзен не мог; его тянуло к книге; Физическая слабость делала его часто жертвой насмешек, а идеализация людей приводила к разочарованиям7. Но в среде товарищей Банзен почерпнул массу материала для своей наблюдательности; в отдельных спорах, импровизациях и декламациях развился его ораторский талант, которым, кстати сказать, он был одарен гораздо более, чем писательским. Свойственная Банзену тяга к правде (Wahrheitsbedürfnis) часто толкала его „вмешиваться не в свое дело“ и побуждала к разным „выступлениям“, не всегда благополучно оканчивавшимся. Между тем приближался 48 год. Появилась и в Тондерне „политика“ в виде читальни-клуба и карикатур. Рационалистически-демократический, а главное резко индивидуалистический дух отца и его товарищей учителей уже подготовил Банзена к восприятию радикальных идей Руге и Фейербаха. Получая первое религиозное обучение, Банзен гораздо больше интересовался еретиками, чем догмой. Но в движении 48 года Банзена захватила только религиозно-критическая, а не политико-социальная сторона, хотя, между прочим, он подвергал себя голоданию, желая страдать вместе с „меньшей братией“, и в последовательном проведении своего идейного радикализма часто сталкивался с традициями окружающих и даже с отцом. Но Банзен уже тогда был не простой „отрицатель“, утверждающий свое новое на место старого, а нигилист и пессимист до глубины души. Вот его замечательное признание (L. 20).

„10 марта 1847 года, когда я задумавшись сидел в моей маленькой темной комнатке, возле печки, перед моим сознанием во внезапной интуиции выступила нигилистическая основная мысль всех моих позднейших воззрений“, т.-е. мысль о бесцельности и бессмысленности всего человеческого существования... Да, я могу сказать по совести: уже семнадцатилетним юнцом я прошел заранее через все то, что должен был понять одиннадцатью месяцами позже из хода мировых событий в Париже... „Я покончил с миром (fertig mit der Welt)“. С этого дня Банзен считает зародившейся свою философию, впоследствии только преобразованную и развитую под влиянием Шопенгауэра8. Разумеется, к этому показанию следует отнестись осторожно. Во-первых, пессимизм не исчерпывает философии Банзена; есть в ней и другие мотивы. Во-вторых, отчаяние, охватившее Банзена 10 марта 1847 г., не осталось столь сильным на всю жизнь. Тогда он прямо смотрел на всю остальную жизнь, как „на срок в ожидании виселицы“ и сильно мечтал о самоубийстве. Характерно его признание, что кроме любви к отцу остановила его мысль о будущем счастии в любви к женщине9.

Осенью 1848 года Банзен поступил в Кильский университет, но в следующем году оставил книги и взялся за ружье. Вспыхнула война герцогств Шлезвига и Голштинии с Данией. Сначала Пруссия поддержала шлезвигцев, но потом они были оставлены союзниками и потерпели полное поражение. Было задето не только местное патриотическое чувство Банзена, но и мечта об единстве германскаго союза. К 50-тым годам ясно обозначилась тенденция Пруссии расширять свою власть, а не помогать равноправному союзу, о котором мечтали идеалисты 1848 года. В Банзене стройно сочетались „партикуляризм“ шлезвиг-голштинца (любовь к национальным обычаям и вообще к родному северу) и ясное понимание необходимости единой германской культуры и ее превосходства над датской (по последнему вопросу он разошелся с отцом). Но мечта о Германии, как единстве культурном, сделала Банзена жестоким врагом „империи крови и железа“. Казарменная дисциплина была ему ненавистна. „Лучшим она не нужна, а худших она не исправляет“, между тем „лучшие не выносят и гибнут“10.

Отчасти тяготясь грустными впечатлениями на побежденной родине, отчасти желая стать ближе в центр общегерманской культуры, Банзен, по окончании войны, отправился продолжать свое университетское образование уже не в Киль, а в Тюбинген. Годы, проведенные здесь, он справедливо считает лучшими в своей жизни. Он получил возможность жить в научной атмосфере, которая наиболее подходила к его требовательной натуре. Здесь окрепло и сложилось философское мировоззрение Банзена, который познакомился с учениями немецких идеалистов начала XIX века. В Фихте привлекал Банзена его индивидуализм, в Шеллинге учение об интуиции, в Гегеле, конечно, „всеразрушающая“ диалектика, уже знакомая Банзену из сочинений гегельянской „левой“. Эстетик Фишер (гегельянец) оказал влияние на учение Банзена о трагической красоте и научил его понимать Шекспира. Однако, ко всему выслушиваемому на университетских лекциях Банзен относился критически; записи лекций были у него всегда испещрены „примечаниями“ и возражениями. Слепое преклонение большинства тюбингенских студентов перед „авторитетами“ отчуждало Банзена от товарищей. В области теоретической философии Банзен уже тогда начал склоняться к реализму (отчасти под влиянием прочно его увлекшего материализма). В 1853 году Банзен представил диссертацию: „Опыт генетического расчленения учения о трех основных эстетических формах на основании естественно-научной психологии“. Диссертация эта не сохранилась; мы имеем лишь отзыв Фишера, в общем хвалебный, но осуждающий „резкость красок“ и жесткий тон полемики. Повидимому, уже в этой диссертации обнаружился непримиримый и наступательный характер философии Банзена; она была „не ко двору“ для мирно созерцательных Akademiker’ов. Степень доктора философии была все же получена, и открывалась надежда на профессуру. В ближайшем будущем, однако, надо было искать заработка. Около года Банзен провел на домашнем уроке, где ему приходилось работать „за одну прислугу“ (Mädchen für Alles). В 1854 году он съездил в Лондон, сопровождая, как переводчик, своего отца, изучавшего английские учебные заведения 11. Затем он был учителем прогимназии в Альтоне и домашним учителем у купца Меллера в Гамбурге, где познакомился со своей будущей женой. В поисках заработка и постоянного местожительства Банзену вообще пришлось порядочно поскитаться; особенно потому, что он, как „обиженный“ Пруссией патриот, долго не хотел поступать на прусскую службу, а средневековые порядки маленьких немецких государств затрудняли приобретение полных гражданских прав „иностранцем“ — шлезвигцем. В 1856 году Банзен познакомился лично с Шопенгауэром. Имя его он уже слышал от тюбингенских профессоров и сочинения читал с увлечением, покупая их из последних грошей учительского заработка. Банзен на всю жизнь