припомнить, что идея реальной диалектики обща всем левым гегельянцам и стала наиболее популярна в приложении ее к общественному развитию в экономическом материализме Маркса-Энгельса. Но мы увидим, что Банзен из этого стремления „поставить Гегеля на ноги“ сделал выводы диаметрально противоположные (и надо добавить более последовательные).

Банзен подчеркивает, однако, что противоречие (Widerspruch) действительности не есть бессмыслица (Widersinn); у действительности есть своя логика, не похожая на нашу. „Действительность“ и „мысль“ представляют собою два замкнутые целые, каждое из которых развивается по своим законам; у каждой логики есть своя сфера действия. Действительность противна нашей логике (antilogisch), но не лишена логики (nicht alogisch). „Реальная диалектика“ тем и отличается от всех предшествующих философских систем, что отказывается „снимать“ противоречия действительности. „Она уничтожает последние корни той иллюзии, о которую спотыкались все ее предшественники. Совершенно истинно свободен от призраков только тот, кто не требует от мира другого тожества и согласия, кроме согласия противоречия с самим собою“. „В согласии с собою и данным стоит только пронзительный голос реальной диалектики, которая считает свою точку зрения „высшей, потому что не претендует слыть „гармонией“ или когда-нибудь в таковую разрешиться“31. „All-Einler’ы“ (все-объединители, монисты) вот злейшие враги Банзена: искусственное объединение на деле противоположных отношений более всего идет против плоти и крови. Но если так, значит „действительность“ существует независимо от нас. Банзен совсем не скептик, хотя и высоко ценит историческую роль скептицизма, „подобного оппозиции в конституционном государстве“. Но начиная с сомнения (как „nulli mancipi adstrictus“), Банзен уверен, что интуиция научит познанию полной метафизической истины.

V.

Интуицию называет Банзен своим методологическим принципом: действительность требует от нас признания; нечего „придумывать“ и „мудрить“, надо смотреть и учиться у нее. Иррациональную действительность мы познаем не как нечто внешнее и чуждое нам, а как подобие нашего внутреннего „я“; себя же самих, как метафизическую сущность, мы познаем в акте воли. В этом Банзен — верный ученик Шопенгауэра. В воле едины функция и субъект: мы познаем не только проявление, но и проявляющегося деятеля. Это восприятие нашей волевой сущности и дает ключ к пониманию окружающего мира. Учение Банзена о превосходстве восприятия над отвлеченным мышлением (интуиционизм) теснейшим образом связано с первенством воли над рассудком (волюнтаризм) и высокой оценкой личного своеобразия (индивидуализм): именно волевой элемент в своеобразности своего выражения препятствует исчерпанию мира схемами рассудка. Логическое основание факта не исчерпывает его реальной причины; человеческий ум сжат „двойными тисками“; внешний мир навязывается против логики. Причинность, как основная категория нашего рассудка, и самое единство нашего самосознания обусловлены реальностью лежащего в нашей основе единого волящего субъекта. Причинная связь наша с внешним миром познается, как ощущение воздействия на нас чужой „другой“ воли и нашей реакции на это воздействие. Чувство есть та же воля, поскольку она переживает воздействие другой воли. „Сопротивление“ предметов доказывает их волевую основу. Сущее (ens realissimum) мира не простой умопостигаемый предмет (Noumenon, Gedanken ding), как полагал Кант, а воля. „Подвергаться действию — значит существовать“32. Ощущая наше „я“, мы ощущаем его с самого начала в мире, состоящем из таких же волевых „я“. „С первого вздоха познает себя живое существо помещенным в богатую болью жизненную борьбу, и это „я“ после рождения кричит в несмолкаемой боли; это „я“ образует всегда тожественную и равную самой себе индивидуальность сознательного единичного существа; неразрывно сопровождает нас в жизни, не может исчезнуть ни в каком помрачении ума, ни в какой галлюцинации. Первый симптом самосознания новорожденного есть в неразрывном единстве, также первый симптом его нахождения внутри чего то „другого“, т.-е. мира. Потому то „я“ и сопротивляется смерти, что, погибнув, оно утрачивает мир и хочет мир удержать“33.

У Банзена нет единой мировой воли. Он провозглашает сущностью мира изначальную множественность болящих „я“. Эти воли (voluntates) Банзен называет генадами (от греческаго слова hen-одно). Эти генады находятся в причинном взаимодействии и всеобщей взаимозависимости, но никакая предустановленная гармония не определяет их отношений; мир есть постоянная борьба воль и идет по их равнодействующей. „Противоречие“ реализуется в бесконечной борьбе. Эти индивиды не тожественны, но качественно разнообразны и взаимно не заменимы, хотя и „подобны“ друг другу. Метафизическая множественность34 различных генад предполагает их пространственную разграниченность. Мир не есть только „наше представление“, но все же „в субъект ничего не может быть внесено, чего бы не находилось в нем с самого начала“; прежде всего реален самый субъект не как абстрактный „чистый субъект познания“, а как метафизическая субстанция (индивид-генада)35. „Всякий процесс есть переход невидимой дотоле сущности в видимую; сущность не изменяется, она только переходит из бессознательного бытия в сознательное“36. Этот „переход“ протекает в реальном времени, которое также не есть только „форма познания“, но нечто объективно протекающее. „Освобождая естествознание от опеки математики“, Банзен провозглашает атом и дифференциал времени (длящееся nunc stans, ускользающее от рассудка, но воспринимаемое волей) подлинно существующими. Сущность всегда проявляется в силу внутренней необходимости. И только в „проявлениях“ познаваема. Мы не знаем бытия вообще (Dasein), а лишь определенное „вот это бытие“ (Sosein). „Мы знаем волю только как водящую. Чем она была до своего возбуждения к деятельному волению, остается для нас навсегда скрытым“37.

Эмпирический характер человека — результат взаимодействия его волевой сущности и мотивов, т.-е. своеобразно воспринятых ею воздействий других волевых „я“, ее окружающих. „Мотив возбуждает волю, извлекает ее (schöpft) из потенциального состояния и только в этом смысле нечто про-из-водит (schöpft)“ 38. Для мотива нужен объект воздействия, нужно некое „у-словие“, „пред-пo-сылка“, под-лежащее. В каждом эмпирическом „я“ есть зерно (Willenskern, Kernwesen), которое „остается неизменным во всех переменах возраста и положений“; изменяемая сторона эмпирического „я“ никогда не является подлинной причиной хотения, хотя иногда кажущимся образом выступает на первый план. „Только то, что сопровождает нас всю жизнь в форме неисчезающей черты, выражает внутреннее существо нашей индивидуальности“39. „Поверхностность и близорукость эмпирической науки о характере состоит именно в том, что она, пользуясь своим мнимым знанием людей, извлекает заключения о внутреннем существе предмета своих суждений из деятельности промежуточных мотивов“, случайных действий, не проистекающих из данной индивидуальной воли с необходимостью40.

Учение Канта и Шопенгауэра об „умопостигаемом характере“ человека Банзен прилагает ко всему миру; он строит грандиозную систему индивидуалистического панпсихизма. „Субстрат“ есть везде; уже атомные силы отличаются некоторой индивидуальностью: химия тоже только „описание характеров“ разных элементов. Индивидуальность проявляется в животном мире: выражение „лисьи глаза“, „свиная морда“ не простые уподобления, а указание на метафизическое сродство