и железнодорожных вагонов. Объёмы постепенно наращивались, и вскоре, небольшая фирма, превратилась в солидную транспортную компанию, занимающуюся перевозками не только в России, но и за рубежом.

Папа возглавлял экономический отдел, а дядя Семён, занимал должность коммерческого директора. Жили мы в огромном доме, который построил дед, специально для своей семьи. Егор Константинович Прохоров, считался очень деспотичным человеком и не терпел неповиновения. Дед требовал, чтобы сыновья, со своими семьями, жили в его особняке, а взамен, он обеспечивал им безбедное существование. Если бы сыновья не приняли его условий, то лишились бы работы, финансирования и отправились в «свободное плавание».

Старший брат отца, беспрекословно подчинился, а папа, постоянно бунтовал. Но когда он встретил маму, и они поженились, привести молодую жену было некуда. Папа смирился и остался в особняке. Наша семья, полностью занимала левое крыло, трёхэтажного особняка. В правом крыле, жил Семён Егорович, с женой, а дед с бабушкой Натальей Владимировной, занимали третий этаж главного дома.

Первый этаж, предназначался для семейных праздников и приёмов, включая в себя большую и малую столовые, гостиную, а так же, кухню, прачечную и прочие вспомогательные помещения. Две гостевые комнаты, имели отдельный вход и, так же, располагались на первом этаже.

На втором этаже, находились огромный зимний сад и библиотека, с внушительным количеством книг различных эпох, которые начал собирать, ещё мой прадед. Для Егора Константиновича, эти книги, были дороже любых сокровищ. Мне строжайше запрещалось находиться в этом помещении, и уж тем более брать книги. Они, особо и не привлекали меня, но хотелось пошалить. Однажды, я как то проник в этот зал и стащил какую-то старинную книгу. Дед поймал меня и выпорол. Это был единственный раз, когда Егор Константинович наказывал меня. После этого случая, я, даже боялся подниматься на второй этаж.

Когда мне было шесть лет, у Семёна Егоровича умерла жена. Видимо, после этого, моя мать и закрутила роман с дядькой. Она была очень красивой женщиной. Даже родив меня, осталась миниатюрной, с изящной фигурой. Знал ли мой отец об изменах? Наверно знал… Они с мамой, стали часто ругаться. А один раз, был свидетелем неприятной сцены. Папа ударил мать по щеке и обозвал «шлюхой». Помню, что мама закрыла лицо ладонями и тихо плакала. После этого случая, отец, всё реже, появлялся дома, а если появлялся, то не совсем трезвый. Я, каждый раз, ждал его, зная, что папа обязательно зайдёт ко мне в комнату, чтобы пожелать «спокойной ночи».

Вскоре, умерла бабушка. Она ушла тихо, как и жила, не доставив хлопот ни мужу, ни детям.

Учиться, меня отдали в элитную гимназию, которую я возненавидел всем своим существом. Меня увозили туда в понедельник и привозили домой, в пятницу. Я очень скучал по дому. Видимо, в моё недельное отсутствие, что-то произошло, из-за чего мы и уехали.

Позже, став взрослым, я интересовался у отца, что же стало причиной его разрыва с дедом, но он отшучивался и говорил: «Не забивай себе голову! Разве, мы стали от этого несчастны? Нет! Я, так, считаю себя, самым счастливым человеком!»

По приезде в Америку, отец встретил хорошую женщину и женился. Она очень неплохо относилась ко мне. Папа занялся гостиничным бизнесом, и довольно успешно.

Наверно, он и был счастлив, но не я. Здесь, всё было чужое. Я не мог привыкнуть к их нравам и принять правила их жизни. Тоска по Родине, изводила меня, и я дал себе слово, когда-нибудь, вернуться.

Глава 3

Алекс

И вот, я лечу домой! В памяти всплывает тот телефонный звонок. Адвокат моего деда, как то разыскал меня и сообщил, что Егор Константинович, в тяжёлом состоянии, находится в клинике, и мне, необходимо вернуться, чтобы встать во главе его компании. Конечно, я хотел вернуться, но встречаться с кем-то из родственников, не предполагал, а особенно, с дедом. На вопрос: «Почему дядя не возьмёт эти обязанности на себя?», я получил очень тяжёлое известие. Оказалось, что Семён Егорович и моя мать, погибли в аварии, два года назад. Кроме меня и отца, у деда больше нет родственником. Наверно, предположив, что отец не захочет вернуться, завещание написано на моё имя. Сердце больно защемило. Я вдруг понял, что все эти годы, тосковал по матери, но запрещал себе думать об этом, назначив её главной причиной, нашего с папой, отъезда. Дурацкая гордость, видимо, доставшаяся мне по мужской линии, не давала возможности общаться с родным человеком, все эти годы. Она звонила, но ответа не получала. Гордый, своей солидарностью с отцом, попросил его сменить номер и обрубить концы.

Теперь же, я ненавидел деда, за то, что он, не пожелал сообщить, о смерти матери и не дал проститься с ней.

Отцу, не очень понравилось, что я уезжаю. Он пытался отговорить меня, но я убедил его, что должен, раз уж пообещал.

В воспоминаниях, не заметил, как пролетело время, и моя недавняя подружка, объявила, что самолёт идёт на посадку, напоминая пристегнуть ремни.

В зале ожидания, меня встретил мужчина, представившийся Фишманом Генрихом Яновичем.

— Я, адвокат вашего деда, — сообщил он. — Егор Константинович просил немедленно привезти Вас к нему. Два дня назад он пришёл в сознание.

Я согласился, усаживаясь в новенький «Мерседес». Столица, сразила меня своей красотой! За пятнадцать лет, она изменилась до неузнаваемости! Ухоженные улицы, чистота, новые, отвечающие духу времени, здания «Москва-Сити»! Столица, в сотни раз, превосходила, по своему великолепию, тот же Нью-Йорк, или Лос-Анджелес. Москва не уступала в своём величии, ни Лондону, ни Парижу, а даже, по моему мнению, доминировала, во всех смыслах этого слова.

Мы подъехали к воротам огромного больничного комплекса. Генрих Янович показал пропуск, и наш автомобиль пропустили на территорию клиники. Дед находился в отдельной палате. Когда мы вошли, он лежал под капельницей, с закрытыми глазами. Следом за нами, в палату вплыла симпатичная мед. сестричка и убрала её. Дед открыл глаза и, долго, внимательно рассматривал меня.

— У тебя, глаза твоей матери, Саша, — скрипучим голосом, с трудом, произнёс дед. — Но порода, в тебе, чувствуется наша — Прохоровская! — чуть бодрее произнёс он.

Я молчал, всматриваясь в чужое, но в то же время, родное лицо. Егор Константинович сильно изменился. Некогда чёрные, как смоль, волосы, теперь, в беспорядке, лежали на голове, серой массой. Глаза потускнели, не было уже в них того блеска, а читалась только боль. Лицо, землистого цвета, вытянулось и похудело. В нём, едва ли, можно было узнать того властного и деспотичного человека, облик