class="p1">— Больше информации для тех, кто не читает сказки, — попросила попытавшаяся пошевелиться Вера. Шевелиться удавалось почему-то с трудом.

— Мы с тобой рыжие, — не вполне понятно объяснил товарищ прапорщик. — Так себе люди, я тебе скажу. Вся семейка у нас такая. Ты — Джинни по фамилии Уизли, и тебе одиннадцать, через два месяца в волшебную, чтоб ее термобарической приголубили, школу. А я Рон, как ты догадалась, тоже Уизли. Типа «лучший друг героя», предатель и откровенная мразь, тьфу!

— Понятно, — кивнула медленно поднявшаяся и моментально проверившая Сашкины слова Вера. — У меня два вопроса. Первый: здесь трусы что, не приняты? И сразу второй: отчего мы закончились?

— Трусы здесь приняты, но Джинни немножко дебил, — объяснил товарищ Вронский ситуацию так, как сам ее понимал. — А закончились мы от опытов местных Менгеле,[3] наших братьев-близнецов. Папашка наш презерватива не знает, вот и настрогал придурков безнаказанных.

— Да-а-а, семью ты любишь, это заметно, — задумчиво проговорила… уже девочка. — Мне лет одиннадцать, и с водой я, видимо, нахожусь в состоянии вооруженного нейтралитета: она меня не трогает, и я ее тоже… М-да… То есть живем в свинарнике, так?

— Так… — согласился тоже с трудом поднявшийся мальчик лет двенадцати на вид. — Я щас блевану, — предупредил он.

— От себя? — хихикнула Вера. — Обезвоживание получишь. Пошли лучше казарму в жилой вид приведем, что ли… Ну и Менгеле надо мошонку отбить — это святое.

— Есть, понял, — кивнул мальчик, протягивая ей руку. — Пойдем семейство пугать. Кстати, если в вещах у себя чёрную тетрадку найдешь — обязательно скажи… Ничего, что я на «ты»?

— Да уже разницы нет, — задумчиво проговорила товарищ капитан медицинской службы. — Тут хлорная известь водится?

— Хороший вопрос, — произнес Сашка, двигаясь к выходу. Оказалось, что померли они аккурат в комнате младшей девочки, то есть уже Веры, что облегчило навигацию, да и уборку.

— Сестричка решила стать чистенькой? — раздался голос от двери. Не сильно довольная Вера моментально озверела и побежала сокращать рыжее поголовье, да так, что Сашка не успел. Правда, он, зная баб Веру, не особо и спешил. Держа обеими руками поскуливающих близнецов за половые признаки, Вера Митрофановна объясняла тем правила общежития, приправляя это пошаговым описанием операции по смене пола, деталями ректальной тонзиллэктомии[4] и другими страшными военно-медицинскими словами. Фред и Джордж были очень бледными, бледнее стен, и уже, по-видимому, жалели, что вообще пришли.

— Вы меня, братики, убили, — сообщила им девочка. — Только чудом я осталась жива, но теперь бойтесь, твари… однажды вы проснетесь без яиц, это понятно⁈ — заорала она. — Хм… Сашка, как бы мусор убрать?

— В обморок хлопнулись? — с пониманием спросил товарищ прапорщик. — Давай-ка мы картину маслом изобразим, а ты потом повизжишь?

— Это какую? — удивилась Вера, не представляя, что можно сделать с двумя парнями, зато это отлично представлял мрачно усмехавшийся Сашка. Через некоторое время обморочные начали выглядеть так, как будто собрались вступить друг с другом в интимные отношения.

— Визжи, — скомандовал улыбающийся прапорщик и заткнул уши, открывая рот, чем девочку, конечно же, удивил. Вера послушно завизжала во всю силу легких. Голос у девочки оказался мощным. Сашку даже сквозь ладони пробрало — он побледнел. Через минуту, будто телепортировавшись, в комнате ребенка оказалась более крупная дама (видимо, мать). Увидев с любовью собранную инсталляцию, миссис Уизли на секунду замерла, а вот пото-о-ом…

Часть 2

Оценивая результаты «шалости», Вера Митрофановна удовлетворенно кивнула — местные Менгеле ходить научатся нескоро, ибо нравы в этом свинарнике были все-таки соответствующие рассказу Сашки, который сейчас живописал старшей по званию события этого и последующих годов. Сказка, по мнению товарища капитана, была так себе, хотелось пулемет, но останавливал тот факт, что пулемет она просто не удержит.

— Так, слушай мою команду, — выслушав рассказ о «заучке», бросившей парня в самый тяжелый момент, девочка поняла, что либо эта самая Грейнджер просто непроходимая дура, тогда непонятно, как выжила, либо здесь что-то не так. — В первую очередь надо привести себя в порядок. Я имею в виду физическую форму… Хм… Хотя одежду тоже. Как так получилось, что у ребенка трусов нет даже теоретически, ты мне не подскажешь?

— Что, серьезно⁈ — широко открыл глаза товарищ прапорщик, переоценивая придуманное самим же собой. — Либо мы очень бедные, либо… хм… Пойдем-ка.

— Прямо вот так вот бедные? — удивилась Вера Митрофановна, оглядывая еще раз окружающее ее. На «вот прямо такую» бедность не тянуло. Тянуло на подчеркиваемый всеми силами свинарник, а, значит, что-то здесь было не так. — Кстати, ты мне не подскажешь, что это за надпись у меня на… хм… ягодице?

— Где⁈ — девочка продемонстрировала, где. Они были военными, а она ко всему еще и врачом, поэтому понятие стыдливости у девочки было несколько смазано. А Сашка, себя во время мытья не рассматривавший, ну, кроме одного из важнейших органов мышления мужчины, шокировано смотрел на синий штампик с надписью «предатель крови» и каким-то номером. Походил этот штамп больше всего на те, которыми маркировалось казенное постельное белье, и вызывал нездоровый смех. — Понимаешь, Уизли называют «предателями крови», — объяснил мальчик, просмеявшись. — Говорят даже, что есть какое-то клеймо, но вот что прямо так, я не ожидал… Глянь-ка у меня, — он спустил штаны, поворачиваясь тылом.

— Все то же самое, и даже номер инвентарный, — хмыкнула девочка, разглядев привычный вид штампа. — Или это какое-то отображение, или у них не только Смерть пьющая.

— Надо будет подумать, как стереть, — задумчиво ответил ей товарищ прапорщик, к украшениям на теле, кроме группы крови, относившийся отрицательно.

— Химией попробуем, — вздохнула Вера Митрофановна, напомнив. — Ты что мне показать-то хотел?

— Тут у папашки нашего, контрацепции не знающего, баночка заветная есть, — язык, которым повествовались былины, по-английски звучал довольно смешно, поэтому товарищи военные разговаривали, хоть и с акцентом, но по-русски. Потому что английский мат или был очень беден, по мнению Веры, или девочка просто не знала его особенностей, что, по мнению Сашки, было ближе к истине.

— Я тебе открою страшную тайну, военный, — хихикнула товарищ капитан медслужбы. — Заветная баночка есть у кого угодно.

— Но не кто угодно хранит в ней деньги, — ответил ей местный брат, двигаясь к сараю, выглядящему чуть получше, чем дом. — Папашка наш, разумом обиженный, у людей, магией обделенных, находит всякие вещи… — и сменив тон, буднично закончил: — Ворует, короче.

— Интересная семья, — вздохнула девочка, воров не переваривавшая.

— Не то слово, — заметил товарищ прапорщик, стягивая с подоконника большую банку с непривычно выглядящими фунтами. — Цены денег обычного мира он не знает, ворует, видимо, по привычке.

— Или клептоман… — задумчиво сообщила Вера Митрофановна. — Ладно, что тут с бумажками?

— Четыре с половиной тысячи, — ответил ей пересчитавший деньги Сашка. — Даже в наше время это было очень серьезно…

— Здесь закопана какая-то собака,[5] — проговорила девочка. — Слушай мою команду! Берем бабло[6] и топаем к нормальным людям. Хоть белье нормальное купим, одежду и продукты питания. Мы — молодые растущие организмы, нам нужны овощи, фрукты, мясо, наконец!

— На мясо можно братцев порубить, — заметил отчего-то кровожадный сегодня мальчишка. — Или на рагу…

— Вронский, не зли меня, — предупредила Вера Митрофановна, ища хоть что-то приличное, во что можно одеть ее нынешнюю тушку. Девочка подозревала, по какой причине белья ей не полагалось, но думать об этом не хотела, только проверив свою девственность на всякий случай. — Пошли давай.

Странно, но в доме совсем никто не заинтересовался вопросом: «куда это почапали двое младших детей?», проводив их равнодушными глазами. Сначала Сашка хотел двинуться к камину, но потом кое-что вспомнил и увлек свою «сестру» на улицу. Как-то сориентировавшись, он целеустремленно вел за собой Веру Митрофановну в одном ему известном направлении, пока вдали не замаячила какая-то шахматная фигура.

* * *

— Саша… — прошептала Вера Митрофановна, увидев девочку, визуально одного с ней возраста, но… Белые, давно не мытые волосы, бледная кожа, какой-то плащ, здесь называемый мантией, в качестве одежды, как потом оказалось — единственной. Глаза чуть навыкате смотрели, казалось, сквозь людей, а вся поза ребенка выражала полную безнадежность. —