Однажды субботним вечером я задержался у Макса так надолго, что остался ночевать. Он положил для меня матрас в гостиной. Плохо помню, что меня тогда настолько воодушевило, но, когда Макс ушел спать, мне захотелось самому устроить игру с головой и дверным косяком; в то время кот, благодаря моим регулярным появлениям, уже немного привык к моему присутствию в доме.

В первый раз все получилось. Кот неотрывно смотрел на мою голову точно так же, как он всегда неотрывно смотрел на голову Макса. Черная шкура кота промелькнула мимо меня, едва не задев; я увидел это лишь краем глаза. Не могу отрицать: сознание того, что острые когти и разинутая пасть, полная зубов, находятся вблизи таких уязвимых частей моего тела, как глаза, щеки и губы, вызвало у меня небывалый выброс адреналина. Я испытал и нечто новое, чего не испытывал раньше, — что-то вроде невидимого перемещения воздуха рядом с моей левой щекой, словно за какую-то долю секунды атмосфера наэлектризовалась, а потом потянуло пустотой. Пушок на щеке поднялся и слегка потрескивал, когда кот шмякнулся о стену.

И так же как в случае с первой выпивкой или с первой женщиной, новый опыт немедленно потребовал повторения. Во второй раз я решил перехитрить кота, спрятав голову за дверной косяк немного раньше, чем этого можно было бы ожидать, исходя из законов логики. Но по всей вероятности, кот уже после первого раза расшифровал логику, скрытую в моих движениях головой. Я почувствовал коготь над левой бровью. Коготь совсем ненадолго застрял и сорвался, унеся что-то с собой. Я взглянул на окровавленные кончики пальцев, потом на кота, который снова занял свое место в гостиной. Толстый черный хвост с силой колотил по деревянному полу, светящиеся зеленые глаза выжидательно смотрели на меня.

Теперь прекращение игры можно было принять за признак слабости, а я не знал, на что способен этот кот, если обнаружит у кого-нибудь такой признак. Комната Макса находилась в другом конце коридора. Я представил, как падаю у изножья его кровати с его же котом на шее. С другой стороны, мне не очень-то верилось, что я доберусь до его комнаты вовремя.

Поэтому я решил продолжать как ни в чем не бывало. Беззаботно держа руки в карманах брюк, будто и в самом деле все было так, как выглядело со стороны, я снова расположился за дверным косяком. Помню, я даже тихонько насвистывал какую-то мелодию. Мы просто играли, кот и я; беспокоиться было не о чем. Если бы кот тоже это понимал, ничего бы не случилось.

После пяти прыжков, во время которых мне кое-как удалось избежать его когтей, я пошел в гостиную, все еще тихонько насвистывая и небрежно держа руки в карманах.

— Так, — сказал я бодро. — На сегодня, наверное, хватит.

Я не знал, кому говорю это, и не имел ясного представления о том, что теперь делать. Насвистывая, я переложил подушки, отодвинул матрас, потом толкнул его ногой обратно к стене.

Кот ни на миг не упускал меня из виду. Через некоторое время он сменил свое постоянное место у двери на стул возле матраса, куда я сначала собирался положить одежду. Он все еще вилял хвостом из стороны в сторону, но уже не так сильно, как в разгар нашей игры. Мысль об этом подбодрила меня.

Когда я начал снимать свитер, то увидел, что кот на стуле несколько раз повернулся вокруг себя, после чего улегся поудобнее. Сложенные передние лапы он почти спрятал в шерсти под грудью, а хвост его мирно свисал вдоль ножки стула; из-за зажмуренных глаз казалось, что он улыбается.

— Хорошо поиграли, а? — сказал я. — Но мы оба ужасно устали.

Услышав мой голос, кот навострил уши и с силой ударил хвостом по ножке стула, но потом снова задремал. Глаза его теперь были совсем закрыты.

Я взял из шкафа книгу и залез под одеяло. Не помню ее названия — я не успел прочитать ни слова. Помню только книгу, раскрытую на первой странице, и свет настольной лампы, которую Макс поставил рядом с матрасом. В свете лампы на стене виднелась тень: это была тень кого-то, делающего вид, будто он как ни в чем не бывало лежит с книжкой в постели, устроенной на полу.

Кот спрыгнул со стула неслышно. Я заметил его только тогда, когда он уже сидел в изножье матраса. А может, я поднял голову, оторвавшись от первой страницы, когда раздался удар хвоста по деревянному полу.

Лишь через несколько секунд я осознал, почему кот сидит, неотрывно глядя на меня, со склоненной набок головой и широко раскрытыми зелеными глазами. В тот же миг до меня дошло, куда он смотрит. Ледяной озноб пробежал вверх по моему позвоночнику, добравшись до волос на шее, а оттуда — до волос на макушке.

Конечно же, кот уставился зелеными глазищами на мою голову, единственную часть тела, которая высовывалась из-под одеяла: все остальное было спрятано.

В сущности, было слишком поздно что-то делать. Поздно вставать, поздно махать руками, что-то растолковывать на понятном коту языке. Было поздно объяснять коту, что игра действительно окончена и в любом случае не начиналась снова, что голова, высунутая из-под одеяла, — совсем не то, что голова, выставленная из-за дверного косяка.

— Кис-кис-кис, — позвал Макс еще раз.

Он протянул руку к коту на моих коленях, а потом снова ее отдернул. Задним числом я понимаю, что именно в тот момент я принял решение.

Почти сразу по возвращении с Кюрасао я пришел к Максу домой, даже не отоспавшись после смены часовых поясов. Наверное, мне казалось, что все надо делать быстро, что я не могу ждать до завтра. Что-то подсказывало: до этого мне ни в коем случае нельзя натыкаться на «старых» друзей.

Макс казался заспанным, хотя было далеко за полдень. Он не притворился удивленным и никак не показал, что рад меня видеть. По всему его поведению было видно: за время моего отсутствия он думал обо мне гораздо меньше, чем я о нем. У меня даже сложилось впечатление, что он не имел ни малейшего понятия о том, где я пропадал все это время.

— Кюрасао, — медленно повторил он, потирая заспанные глаза.

Он пробовал это слово на вкус, будто липкий ликерчик, который ты никогда не нальешь себе сам и для которого в любом случае было еще рано.

Говорят, что, перед тем как разбиться насмерть или в то мгновение, когда целятся прямо тебе в голову, перед тобой проносится вся жизнь. То же увидел и я, подняв руку с подлокотника и медленно поднося ее к голове кота, урчащего у меня на коленях, — все те моменты, когда я пролезал сквозь игольное ушко.

А потом я увидел — словно застывшее в воздухе изображение — кота в прыжке, на полпути к матрасу, в тот памятный субботний вечер, почувствовал когти, которые через простыню и одеяло добрались до моего лица, острую и вместе с тем оглушающую боль, зубы, вонзившиеся мне в предплечье, а потом крепко схватившие за пальцы…

Когда я уже почти поднес руку к голове кота, он повернулся на бок, раскрыл пасть и издал звук, больше всего напоминавший жужжание сверла бормашины, быстро вгрызающегося в зуб мудрости. Я видел розовые десны с каплями слюны, розовый язык и за ними — пустоту горла, черную и мрачную, наподобие колодца, из которого никогда не вернется ни луч света, ни эхо.