помолвка, а диковинка какая-то. Люди сказывают, будто Хорват еще в воскресенье говорил своим дружкам… (Сыну.) Сынок, выйди-ка во двор.

Т а в а с и н е (услышав, о чем пошла речь, возвращается; дочке). Бёжике, выйди-ка и ты с Шани! Поиграйте немножко.

Д е т и  выбегают.

Явление второе

Т е  ж е, без детей.

Б а л о г н е (вскипев). Ну и что болтал этот хам?

Ф е х е р н е. Говорят, будто он сказал, что скорее выдаст свою дочь за цыгана Вакарча, чем за этого… учителя… ничтожного паршивца, отец которого еще батрачил у них, Хорватов.

Б а л о г н е. Да, им это не дает покоя… Слыханное ли дело — сын бедняка посмел выйти в люди. Этот Хорват так спесив, что собственную дочь загубить готов.

Т а в а с и н е. Сельский писарь! Вот кого хотелось бы ему заполучить в зятья!

Б а л о г н е. А кем был отец у этого прощелыги? Нищим.

Ф е х е р н е. Но барином. Все-таки барином, хоть и паршивым, как поросенок кочующего цыгана. А этим выскочкам только того и надо! Чтоб из крестьянской девки сделалась барыней, щеголихой.

Б а л о г н е. Ну уж о Кларике ты ничего дурного не говори! Знаешь, как она заявила отцу? Мол, коли не отдадут за учителя, в колодец брошусь.

Ф е х е р н е. Я о ней ничего дурного и не говорю, да и не могу сказать. Я скажу только сущую правду: коли мужик начнет карабкаться вверх по лестнице, то он еще безжалостнее придавит тех, кто стоит ступенькой ниже его самого.

Т а в а с и н е. Этот Хорват идет по улице так, словно считает ниже своего достоинства ступать по земле. Противно смотреть, как он задается. И все из-за ста хольдов? Их же ему отец нажил, сам-то он к отцовскому наследству ни одной борозды не прибавил. Да его хлебом не корми — дай только покрасоваться. Коляска с балдахином, галстук, пианино… А для бедного рабочего человека ему и воды жалко.

Ф е х е р н е. Это уж верно. Всегда таким был.

Т а в а с и н е. Слыхала, он привез домой Ферко — сына Ковачей. Мальчонка служил у них, пас гусей.

Умолкают — снаружи слышится стук в дверь.

Явление третье

Т е  ж е  и  т е т у ш к а  Ж у ж а.

Т е т у ш к а  Ж у ж а (входя). Здравствуйте. Я хотела бы записать в школу своего внучонка.

Б а л о г н е (поддразнивая). Я уж подумала, не сама ли ты, Жужа, решила записаться в школу. Тебе не мешало бы малость подучиться!

Т е т у ш к а  Ж у ж а. Ты, кажется, ходила сюда добрый десяток лет, а ничему не научилась; как была глупой, так и осталась.

Тавасине и Фехерне смеются.

Т а в а с и н е. Вот и вам досталось, тетушка Мари.

Б а л о г н е. И поделом. Мне вечно достается, как заезженному коняге цыгана. Как-то раз некий цыган нещадно хлестал свою лошадь, потому что она не могла стронуть с места тяжелый воз. Какой-то прохожий крикнул: «Что ж ты бьешь доброго коня, его пожалеть надо, воз-то тяжелый», а цыган в ответ: «А чего жалеть-то? Мой конь к побоям привык, он без них обойтись не может»…

Все смеются.

(Тетушке Жуже.) Входи, входи, Жужа. Вот стул, присаживайся. Господин учитель сейчас придет. Он забежал на минутку в сельскую управу.

Ф е х е р н е (смеясь). К писарю?..

Т а в а с и н е. Ой, да не стану я ждать. (Порывается уйти, но у дверей останавливается.)

Т е т у ш к а  Ж у ж а (неодобрительно). Лучше бы дождаться господина учителя на улице. Негоже в его комнате сборища устраивать.

Б а л о г н е. А когда тут не было сборищ? Всегда были. Но теперь-то уж все равно. Недолго теперь осталось здесь жить господину учителю. Сказывают, Хорват уже приказал строить новый дом.

В с е  ж е н щ и н ы (в большом изумлении). Ах, неужто новый дом?

Б а л о г н е. Конечно. Вы что думаете, новая хозяйка захочет здесь жить? Нет… Хорват возведет молодым хоромы почище докторских. (Поясняя тетушке Жуже.) Помолвка-то ведь состоялась!

Т е т у ш к а  Ж у ж а. Да ну! Все-таки состоялась?

Б а л о г н е. То-то и оно. Вчера вечером отпраздновали.

Т е т у ш к а  Ж у ж а. А ведь как этот надутый пузырь Хорват противился… Твердил без конца, мол, учитель такой-сякой, паршивец этакий… А все-таки наперекор ему вышло. Теперь небось не скажет, что отец господина учителя когда-то батрачил у Хорватов. Вот так-то и вертится мир.

Б а л о г н е. Коли так, то правильно вертится. Пусть хоть разок солнышко и бедняцкого сына пригреет.

Т а в а с и н е. Я рада — теперь и мы можем тыкать в нос хозяевам: видали, мол, и бедняку случается выйти в люди, хоть вы, богатеи, ни во что нас не ставите.

Т е т у ш к а  Ж у ж а. Бёжи Кардош, что батрачит у Хорватов, родственницей нам приходится — она племянница мужа моей дочки. Так вот она рассказывала — вся родня Хорватов — братья, сестры, ну, словом, все, были против учителя. Теперь-то уж могут только локти кусать от досады. На этот раз беднота взяла верх.

Б а л о г н е. Откровенно говоря, я этому рада больше, чем если бы меня сосватал какой-нибудь хозяйский сын.

Т е т у ш к а  Ж у ж а (с наигранным испугом, ехидно). Ох-ох-ох, не говори, Мари, этакое, да еще громко! Чего доброго, Анти Кочонди услышит. Я слыхала, на прошлой неделе он собирался из-за тебя в колодце утопиться…

Все смеются.

Ф е х е р н е. Однако рановато радоваться. Коли к гнилой картошке положить хорошую, она тоже сгниет…

Б а л о г н е (горячо, убежденно). Но это вовсе не та картошка. Господин учитель не из таких. Я его сызмальства знаю, да и бок о бок с ним живу не один год. Стало быть, могу сказать, что он за человек. Настоящий, правдивый.

Т а в а с и н е. Да, он именно такой… Всегда за бедняков, за правду вступается.

Б а л о г н е. И впредь так будет. Картофель был добротный, значит, и семя отменным будет.

С улицы уже давно доносится колокольный звон, но только теперь женщины его услышали.

Колокола по старику Ковачу звенят.

Ф е х е р н е. Помер, бедняга.

Женщины умолкают. Их лица скорбны, задумчивы.

Т е т у ш к а  Ж у ж а (неторопливо). Матушка господина учителя, Юлча, мне дальней родственницей приходилась. Брат моего отца, Михай, мой дядя, значит, женился на самой младшей сестренке отца матушки Юлчи. Поэтому мы обращались друг к дружке запросто — кума, просто кума. Я даже помню, когда Пишта… то есть господин учитель, на свет божий появился. Мальчонка был никудышненький, хилый такой, болезненный… Словом, с виду всегда он казался неказистым, и никак нельзя было сказать, что из него когда-нибудь толк выйдет. Правда, Юлиш, матушка, значит, еще в ту пору все уверяла, дескать, сделает из своего сына ученого человека, не глядите, что с виду такой хилый да худосочный. Я же ей, бедняжке, ныне уже покойнице, говорила: «Послушай, кума, напрасно ты стараешься сделать из своего дитяти ученого мужа, от этого добра не жди. Бедняцкий сын сроду не станет барином». Будь она, бедняжка, сейчас жива, я бы ей сказала, что на сей раз я ошиблась, потому как хоть он и вышел в люди, но