«Происходящие в наши дни сдвиги половой морали в поведении часто называют броским, но не слишком определенным термином „сексуальная революция“. Действительно ли это резкая трансформация, „взрыв“ традиционных норм или же просто ускоренное продолжение эволюционного процесса, идущего уже несколько столетий?» — таким вопросом задается И. С. Кон[9].

И, к сожалению, несмотря на основательный последующий анализ происходящих изменений, сам он так и не дает, в конце концов, на этот вопрос определенного и однозначного ответа. Поэтому хотелось бы высказать несколько соображений на этот счет.

Согласно определению, любая социальная революция представляет собою не что иное, как тотальное изменение всех сторон жизнедеятельности общества — и экономической, и политической, и духовной, — и вообще коренной перелом в характере социальных отношений. Это определение в достаточной степени применимо также к революционным процессам, происходящим и в отдельных крупных сферах социальной жизни — при условии, что в результате таких процессов внутри каждой такой сферы изменениям подвергаются все аспекты социального взаимодействия, то есть фактически совершается ре-институционализация. Поэтому мы вправе говорить, скажем, о неких «локальных»[10] революциях, означающих революционные перевороты в каждой из таких сфер, — о «технологической», «управленческой», «научно-технической», «культурной», равно как и «сексуальной» революциях.

Такие локальные революции являются составными частями той или иной глобальной революции. Здесь не следует только забывать: социологический смысл той же, например, «локальной» научно-технической революции состоит не в самих технических изобретениях и новшествах, а в происходящих в результате внедрения этих изобретений изменениях отношений между людьми — то есть в трансформациях норм, правил, принципов социального взаимодействия, всей статусно-ролевой системы. Это относится к сексуальной революции в той же мере, как и к любой другой «локальной» революции;

Прежде чем перейти к описанию характерных черт сексуальной революции, необходимо отметить следующий чрезвычайно важный момент: она является следствием и одной из составных частей такого поистине гигантского явления, как глобальная индустриальная революция, и, кажется, выступает как своего рода завершающий этап ее. Индустриальная революция начинается, как известно, с технологической революции, что выражается в механизации производства, которое благодаря этому приобретает массовый характер. Сердцевину и суть индустриальной революции составляет приведение в действие трех важнейших социально-экономических законов — закона экономии времени, закона возвышения потребностей и закона перемены труда[11].

Впоследствии революционные преобразования постепенно охватывают и все другие сферы общественной жизни: в обществах, охваченных индустриальной революцией, происходит целый ряд политических революций, культурных революций, затем управленческих — революций менеджеров. В конце концов, революционные сдвиги охватывают и один из самых консервативных социальных институтов — брачно-семейный.

Прежде чем перечислить характерные черты современной сексуальной революции, попытаемся указать на те социальные изменения, вызванные индустриальной революцией, которые становятся основными предпосылками и факторами, вызывающими ее к жизни. Вообще говоря, таких факторов можно было бы назвать достаточно много, но здесь мы остановимся лишь на некоторых, наиболее важных, на наш взгляд, изменениях в социальной жизнедеятельности, происходящих при трансформации традиционных обществ в индустриальные.

1. В традиционном обществе патриархальная семья выполняет прежде всего роль основной хозяйственной единицы. Поэтому мужчина — отец семейства — здесь не просто муж, отец, кормилец и добытчик. Он — глава производственного предприятия. Это относилось и к крестьянству, и к ремесленникам, и к купечеству, и даже к представителям военных сословий. Современное же технологичное и бюрократизированное производство вытеснило семью из ее древней производительной роли. В современной индустрии больше не представляется возможным ни иметь домашнее хозяйство, которое выполняет производственную функцию, ни переместить семью на те позиции, где имеет место промышленное (а прежде — ремесленное) производство. Даже в аграрном секторе семейные фермы оттесняются на задворки сельскохозяйственного производства, уступая место крупным предприятиям, организованным по индустриальному принципу. Это, разумеется, существенно снижает доминирующую социальную роль мужчины в современном обществе.

2. Напротив, женщина все чаще и активнее вовлекается в собственно производственный процесс принципиально нового типа, где она — во всяком случае, формально — все чаще становится вровень с мужчиной. Механизация, а затем и автоматизация производства последовательно сокращают те производственные секторы, где от работника требуется грубая физическая сила (что в течение многих тысячелетий было биологически обусловленной прерогативой мужчины). Как результат — женщина постепенно, хотя и достаточно быстро по историческим меркам, приобретает все большую экономическую самостоятельность и независимость. Причем это парадоксальным образом вносит серьезный вклад в усиление нестабильности моногамной семьи (в ее исторически сложившихся формах). Дело в том, что женщина перестает ощущать свою экономическую зависимость от мужа. Немало добавило в эту нестабильность и упомянутое выше отделение семьи от производительных функций. Питер и Бриджит Бергеры формулируют различия между патриархальной семьей традиционного общества и современной семьей индустриального общества следующим образом: в первой из них «муж, грубо говоря, в гораздо меньшей степени был расположен избавиться от такой жены, которая вносит свой вклад в его работу, нежели от той, которая просто стоит ему дополнительных расходов. И, наоборот, по мере того как женщины во все большем числе входили в состав рабочей силы, женщина, сама получающая зарплату, в гораздо большей степени расположена избавиться от такого мужа, который стал бременем для семьи и препятствием на пути ее собственной карьеры»[12].

3. В индустриальном обществе впервые в истории давление необходимости иметь как можно больше детей — характеристика фактически всех пре-модернистских культур — сменяется тенденцией к ограничению размеров семьи, причем иногда довольно жесткими способами. Впервые для массовой популяции женщин сексуальность оказалась отделенной от хронического круга беременностей и деторождений. Этому в немалой степени способствует и все более широкое распространение эффективных контрацептивных средств. Половой акт все чаще утрачивает чисто репродуктивные функции и во все большей степени приобретает рекреационный характер, связанный с гедонистическими устремлениями.