самой императрицы Мартины. Не младшей императрицы Григории, жены августа Константина, а старшей! Запомни, это важно! Он покажет его страже и его пропустят к ней в любое время.

— Императрицы? — выпучила глаза рабыня. — Хозяин, да ты кто такой? Ты что, нашу госпожу живьем видел? Как меня прямо? И василевса Ираклия тоже видел?

— Видел, конечно, — кивнул Стефан. — Я же во дворце служил. Отдай золото и перстень Сигурду. Пусть идет к ней. Вдруг она смилуется и вытащит меня из темницы. Если, конечно, меня до этого времени не казнят… Передай ему слово в слово все, что я сейчас сказал.

— Передам, хозяин, — всплакнула Нилуфер. — Ты добрый человек, спаси тебя господь. Я все сделаю, как ты велел. И друга твоего я, как собственного ребенка выхожу. Всеми святыми клянусь! Беги, хозяин! Беги в порт! Может, успеешь еще уйти!

— Не успеет! — услышали они голос офицера дворцовой стражи, входившего в дверь. — Добегался, сволочь? Взять его! В кандалы! Сам куропалат Феодор ждет тебя в Антиохии, Стефан. Ты рад?

* * *

Месяц спустя. Антиохия. Сентябрь 636 года. Провинция Сирия Прима.

Стефан покорно ждал у облезлой резной двери. Роскоши константинопольских дворцов в Антиохии не было и в помине. Этот несчастный город слишком много претерпел на своем веку. В Империи не было больше городов, которые чаще брал бы неприятель. А когда не было войны то, что отстроили люди после пожаров, рушило очередное землетрясение. Старая кладка римских строений соседствовала со свежими латками, белеющими свежей известью. Так было и здесь, в старом дворце, на долгие годы ставшем резиденцией императора Ираклия.

Куропалат Феодор, пред чьи светлые очи привели Стефана, был у императора. И обрывки их разговора, который шел за дверью, доносились до бывшего доместика, удивляя того безмерно.

— Ваган? — коротко спросил император, который сидел чернее тучи.

— Убит, — ответил Феодор. — Отряд арабов догнал его почти у самого Дамаска. Те отряды армян, что сумели выйти с ним, погибли тоже. Но зато ушла тяжелая кавалерия. Две трети этого войска спаслось, государь.

— Сакелларий(1) Феодор?

— Убит.

— Григорий?

— Погиб в поединке, — ответил Ираклий.

— Кто из вельмож спасся?

— Никто, — горестно ответил куропалат. — Погибли все, кто старше сотника.

— Горе мне! — Ираклий рванул ворот расшитого платья. — За что ты караешь нас, господи? Чем провинились мы? Неужели наши грехи так велики, что ты решал погубить римлян?

— А может быть, — Феодор негромко сказал то, что долгие годы носил в своем сердце, — может быть, он карает нас за твои грехи, брат? Ты женат на племяннице, мерзкой ведьме!

— Что? — выдохнул разъяренный Ираклий. — Да как ты смеешь?

— Господь посылал тебе знаки! — голос Феодора становился все громче и громче. — Твой сын Фабий умер в пятнадцать! Он с рождения не мог повернуть шею! Феодосий глухой, как пень! Август Константин слаб здоровьем и кашляет день и ночь! Слуги шепчутся, что он сплевывает кровь по утрам. Что еще наш господь должен был сделать, чтобы ты сошел с гибельного пути, брат? Ведь кровосмешение — страшный грех, и ты совершил его! Ты совершил, а гибнут невинные люди! Сама Империя гибнет из-за твоей греховной связи!

— Стража! — взревел Ираклий. А когда воины забежали в его покои, крикнул. — Заковать его! В Константинополь! В темницу! Где мистик?

— Я здесь, ваша царственность, — протолкался через толпу воинов личный секретарь императора, сопровождавший его день и ночь.

— Напиши нашему сыну цезарю Ираклию: куропалата Феодора низвергнуть из звания, лишить одежд и остричь бороду! Он закончит свои дни в заключении!(2)

Когда бывшего куропалата Феодора, слегка растерянного от такого поворота судьбы, протащили мимо Стефана, тот не смог удержаться и задорно подмигнул ему.

— Вместе сидеть будем, сиятельный! Здорово, правда? Может, попустит господь, и мы еще разок в шахматы сыграем.

Впрочем, его юмора тут никто не оценил, и он получил чувствительный удар по почкам. Офицер дворцовой стражи, распоряжение которому давал сам император, наклонился к Стефану и прошипел прямо в ухо.

— Закрой рот и иди, сволочь. В шахматы хочешь поиграть? Ты сыграешь в шахматы с палачом, проклятый предатель! Ты сгниешь в подвале, не увидев солнечного света. Это я тебе обещаю.

* * *

В то же самое время. Сентябрь 636 года. Братислава.

Проклятая дистанция в две мили уже давалась Бериславу куда легче. За минувшее лето он вытянулся, окреп, а его тощее тельце стало жилистым, с намеком на мышцы. С очень легким намеком, впрочем. Он по-прежнему почти всегда приходил последним, но уже не умирал на руках у своих товарищей, добежав до финиша. Он просто приходил последним… Тот разговор с боярином Хотиславом не шел из его головы, но как решиться на бунт, он даже не представлял. Не представлял до тех пор, пока его не осенило.

— А ведь я кое в чем сильнее, чем все они, — горько усмехнулся он, сложив руки перед иконой святого Георгия-змееборца, покровителя воинов. — Слабость моя и есть моя сила. Святые отцы дали нам свой пример. Господи боже, помоги мне! До чего же страшно…

Он понемногу втянулся в новую жизнь, вспоминая дворец, словно сказочный сон. В этом сне была сестра Умила, единственный человек на свете, который его понимал. Там был владыка Григорий, самый мудрый человек на свете. Там была мама, любящая и всепрощающая. Там был и отец, жестокий воин, суровый и циничный правитель, для которого на первом месте стояли интересы государства, а потом уже все остальное. Даже собственные дети. И он редко бывал дома, а когда все-таки появлялся там, то неизменно оказывался занят. Его постоянно осаждали купцы, ремесленники, степные ханы и мелкие владыки из новых земель на севере. Берислав с отцом за прошлый год хорошо, если раз десять вдумчиво поговорил. А потом он попал сюда…

— Эй! — услышал он ненавистный голос Арни. — Чего расселся, хиляк? Казарма сама себя не выметет.

— Сам мети! — сказал вдруг Берислав, и даже испугался своей смелости. — Сегодня твоя очередь.

— Чего? — растерялся Арни. — Ты что, совсем страх потерял, сявка? Мети, говорю!

— Не стану! — Берислав, дрожа от ужаса, встал и уставился прямо в его глаза.

— А так? — княжич полетел на землю от могучей затрещины.

Берислав поднялся и снова