— Только что мимо пробежали. Коли резвее побежишь, тотчас поймаешь.

Поднатужилась лауме, прыгнула с горы и у самой яблони схватила Бебенчюкаса с сестрой. Обоих засунула в мешок, приволокла домой и затолкала под кровать.

Не дождавшись старшей сестры, пошла искать Бебенчюкаса вторая сестра. Шла, шла и подошла к яблоне. Яблоня просила девушку потрясти ее ветки — та не потрясла, корова просила ее подоить — не подоила, тесто просило его испечь — не испекла, перекладина просила ее вымыть — не вымыла. Не привела назад брата и вторая сестра. Поймала и ее лауме, приволокла домой и сунула под кровать.

Пошла теперь дурочка Бебенчюкаса искать. Подошла к яблоне — ветки потрясла, корову — подоила, еще сама парного молока напилась, тесто на горячем солнышке испекла, да еще маленький поскребышек себе оставила, перекладину чисто-начисто вымыла. Пришла в избушку к лауме. Лауме сидит за столом, одно ее плечо одну стенку подпирает, другое — другую стенку. Видит дурочка: под кроватью лежат обе сестры и Бебенчюкас.

— Ты зачем сюда пришла, зачем свой нос суешь, куда не след? — спросила дурочку лауме.

— Я за орехами ходила, тетенька, да тут дождь пошел. Промокла я насквозь, вот и зашла обсушиться.

— Ладно, пока будешь сушиться, можешь мне волосы расчесать, — сказала лауме.

Взяла дурочка гребень, села возле длинногубой и стала ей волосы расчесывать. Чесала-чесала, лауме жмурилась, жмурилась да и заснула. Тогда дурочка потихоньку встала, сняла с полки горшок, накрыла им черную собачонку, вытащила из-под кровати Бебенчюкаса, обеих сестер и кинулась с ними бежать.

Пробежали они с полпути, слышат — земля — дун-дун-дун. Это лауме следом за ними бежит, железными клумпями стучит-гремит. Подбежала лауме к перекладине и спрашивает ее:

— Не увела ли тут девушка Бебенчюкаса и своих сестер?

— Я не видала, — ответила перекладина.

А как только черная собачонка бросилась на мосток следы нюхать, перекладина — шасть — и встала на дыбы. Не знает лауме, как реку перейти: бежит сюда — глубина, бежит туда — быстрина. Искала, искала, еле нашла, где помельче — бухнулась в воду, перешла речку вброд, а ее собачонка — бульк, бульк — переплыла речку, и опять обе погнались. Подбежали к квашне, а вокруг нее испеченные караваи хлеба лежат.

— Хлебушко, хлебушко, ржаного да пшеничного колоса братец, скажи, не пробегали ли тут девушки с Бебенчюкасом?

— Нет не видал! — ответил хлеб. И как только лауме пустилась было дальше бежать, хлебные караваи поднялись перед ней целыми горами, ходу не дают. Карабкается лауме, хочет взобраться на одну гору — не может — железные клумпи скользят, подскочила к другой горе — вниз сползает. Добрый час лауме билась, пока, наконец, взобралась на горы, прошла их все и поднялась на самую высокую вершину, где паслась корова.

— Коровушка, коровушка, скажи мне, не пробегали ли тут сестры с Бебенчюкасом? — спросила лауме, едва переводя дух.

— Не видела, — ответила корова.

Когда лауме хотела дальше бежать, буренка из ноздрей в гору подула, пыль с песком вихрем подняла: в двух шагах ни зги не видать. Пока пыль осела, лауме добрый час промешкала, а ее собачонка только чихала и кашляла. Наконец, лауме добежала до яблони.

— Яблонька, сердечко, скажи, не пробегал ли тут Бебенчюкас?

— Нет, не видала! — ответила яблоня. Лауме бросилась было дальше, да яблоня распустила свои ветви, раскинула их на десять верст вокруг себя. Пока лауме сквозь ветви продиралась, все лицо и руки исцарапала, глаза себе повыколола. А когда она, наконец, пробралась сквозь ветви, уже не догнала дурочки. Так дурочка спасла брата и сестер.

С тех пор дурочку никто больше дурочкой не зовет, а Бебенчюкас по-прежнему на озере рыбачит.

МЕДВЕЖЬЯ ЛАПА

Вот раз и говорит старушка:

— Старик, старик, сходил бы ты в лес, авось там какой-нибудь листок, либо щавелю стебелек найдешь — щей сварим, все с голоду не помрем.

Взял старик лукошко и пошел в лес. Ходил-бродил весь день по лесу, да ничего не нашел. Повернул он к дому, вдруг глянул на кучу хвороста, видит — там медведь лежит. А у старика был с собой нож. Подкрался он потихоньку к косолапому и острым ножом отхватил у медведя добрый кусок ноги. Медведь и не шевельнулся. Положил старик медвежью лапу в лукошко и побрел домой.

— Ничего хорошего не нашел, старуха, — сказал старик, — только вот кусок медвежьей ноги: сварим, все с голоду не помрем.

Старуха обрадовалась, печь затопила, еще шерсть с медвежьей лапы сняла и свила кудель — будут и варежки. А мясо поставила в печь варить.

— Ты, старик, за огнем последи, а я прясть буду, — говорит старуха.

А медведь тем временем проснулся в лесу, хвать, а ноги то и нет!

Косолапый топ, топ, топ, — пошел по стариковым следам и пришел к его дому. Встал у ворот и затянул песню:

Вся земля спит,

Все птицы спят,

Один старик не спит —

Мое мясо варит;

Одна старуха не спит —

Мою шерсть прядет…

Услыхала старушка, как медведь поет, и говорит:

— Старик, старик, медведь за воротами!

— Что тут, старуха, болтаешь, — отозвался старик, а сам все хворосту в печку подкладывает, мясо варит.

А медведь в дверь лапами стук да стук — и опять свое:

Вся земля спит,

Все птицы спят,

Один старик не спит —

Мое мясо варит;

Одна старуха не спит —

Мою шерсть прядет…

— Ой, старик, медведь, медведь! — в испуге кричит старуха. — Уж дверь отдирает, уже в избу входит!

Испугался старик, залез под кровать, а старуха за печку, за дрова спряталась. А медведь вошел в избу, оглянулся, вытащил из горшка лапу, приложил, залечил, шерстью обложил. Потом стал искать старика со старухой. Старушку нашел за печкой. Потаскал, потаскал — потом всю целиком проглотил да еще приговаривает:

— Будешь теперь знать, как мою