Зато со стороны батюшкиных родственников нам не перепало совсем ничего, даже меньше, чем ничего: НИЧТОЖЕСТВО И НИЩЕНСКАЯ НИЩЕТА, ЕСЛИ ПОНИМАЕТЕ[1]. Батюшка, видите ли, был сыном бедного православного священника, который после смерти своей жены впал в неистовый мистицизм, и это могло бы привести его в одну из тогдашних сект, например, к ХЛЫСТАМ, БЕССМЕРТНИКАМ или СКОПЦАМ, однако же не привело, ибо вместо этого он избрал собственный путь: покинул внезапно свой приход и подался через Украину и Галицию, через южные края австро-венгерского государства в Триест, а оттуда отправился еще дальше, в Италию. Ехал он в фургоне, на котором был нарисован огромный Христос ПАНТОКРАТОР, ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ, Всевластитель с суровым, пронзительным взглядом, от которого нельзя было укрыться, с благословляющей правой рукой и с открытым Евангелием в левой, а внутри фургона, за спиной Христа, кричали голодные дедушкины дети. И так вот дедушка превратился в попа-цыгана, его манила к себе призрачная православная Америка, и на дорогах Европы он одного за другим терял своих детей (мой батюшка потерялся где-то между Просимержицами и Олексовицами), а в Италии дедушка вместе с фургоном погрузился на корабль и отплыл в желанный Новый свет. Молнии чертили на небе разнообразные каракули, карты Таро и возносящегося над водами Мендеса в образе козла, Антихриста, а также Небесную лестницу, с которой монахи падали прямо в пасть морского змея, а из моря выныривали водяные демоны и чудовища, которые по чьему-то приказу были готовы поглотить этот итальянский кораблик вместе с фургоном моего дедушки, но приказ всякий раз вовремя отменялся, так что дедушка доплыл до Америки, где незамедлительно обратился к туземцам на церковнославянском языке и вскоре действительно стал первым православным пастырем всех североамериканских и канадских индейцев от Аляски до мексиканской границы. Именно по его инициативе в 1897 году в Петербург прибыла делегация индейцев (они приехали на санях, а через замерзший Финский залив перебрались на лыжах), дабы воздать почести православному царю, и привезла с собой не только обязательные в таком случае медвежьи и бизоньи шкуры, но и предложение, чтобы он стал великим вождем всех оставшихся осиротевших индейских племен, в особенности дакотов, делаваров, шошонов, апачей, ирокезов, омахо, навахо и оджибуэев, не говоря уже о чероки, но ЦАРЬ-БАТЮШКА отклонил это любезное предложение, и его романовская задница так и не отлепилась от Царского Села, в результате чего на его голову в течение следующих двадцати лет обрушилось множество несчастий. В том числе нашествие антихристов, из которых один, Лев Давидович Бронштейн, кощунственно, с особым цинизмом посмел присвоить себе нашу родовую фамилию Троцкий в качестве революционного псевдонима.

В моем отце, однако, не было уже ничего поповского, если только не брать во внимание боготворение им техники. Он принадлежал к числу горячих поклонников Эдисона, и всю жизнь его не отпускала потребность пребывать возле чего-нибудь искрящего, грохочущего и дымящего. Начинал-то он слесарем — на его вывеске был изображен ключ, на котором верхом, точно оседлав дикого мустанга, сидел всадник, — но очень скоро отец пересел на огнедышащего коня, а шпоры свои он выслужил на Северной железной дороге императора Фердинанда, где долго водил знаменитый паровоз «Комета-2». (Да, господа, паровозы тогда еще крестили и давали им имена!) С матушкой моей он, впрочем, встретился на маршруте Прага-Оломоуц, когда она ехала в Брно со своим братом Иоахимом, который уже в то время был монахом-капуцином в некоем монастыре в Альпийских горах неподалеку от Зальцбурга (свою долю ланшкроунского наследства, что вам, конечно же, будет интересно, он целиком передал ордену капуцинов, так что, хотя корзина с провиантом из Ланшкроуна и отправлялась в этот горный монастырь каждый месяц, моему дядюшке Иоахиму не доставалось из нее даже самой крохотной жареной куропатки).

Но прежде чем мой батюшка встретился с моей матушкой, она и ее брат Иоахим повстречались с анархистом по прозвищу Радек-газетчик. Он раздавал в поезде резко критический номер анархистской газеты «Матица рабочая», но стоило ему увидеть моего дядюшку-капуцина, как глаза его загорелись, потому что он наверняка вспомнил четвертый наказ из «Десяти заповедей анархиста» князя Кропоткина («Любое духовное лицо бей без раздумий!»), и, отложив свою пачку газет, он кинулся на моего дядюшку, намереваясь натянуть ему на глаза капюшон и вдобавок умышленно унизить его иными способами. Однако же он потерпел полную неудачу, потому что кондуктор немедленно побежал к моему батюшке и сообщил ему, что во втором вагоне в третьем купе находится Радек-газетчик и наносит там жестокую обиду какому-то монаху, невзирая на присутствие дам. И мой отец, естественно, поступил именно так, как тогда было принято. Он остановил паровоз (то есть произвел некоторые манипуляции, необходимые для остановки, но тормозной путь паровоза был в то время длиной с хвост кометы, так что вся ответственность легла в эти минуты на плечи кочегара), вооружился железным прутом и направился во второй вагон, в третье купе. Но едва завидев его, Радек-газетчик отпустил монаха, выкинул из вагона свою печатную продукцию и шустро выскочил следом, а затем, провожаемый взглядами пассажиров, которые высовывались из окон, принялся стремительно, словно бы его подгоняли все силы анархосиндикализма, карабкаться по железнодорожной насыпи. Отец коротко извинился перед Иоахимом (ведь он чувствовал себя ответственным за порядок во всем поезде), галантно улыбнулся матушке, не преминув и с нею обменяться несколькими словами, и лишь затем вернулся к себе на паровоз, кивнул кочегару — и огромная тяжелая машина с воронкообразной трубой, волоча за собой длинную вереницу вагонов, вновь неспешно двинулась с места.

В тот день ничего важного больше не произошло. А то, что приключилось на маршруте Прага — Оломоуц в течение ближайших недель и впоследствии привело к моему рождению, настолько очевидно, что я могу это опустить.

Первое мое воспоминание относится к тому времени, когда мне было три года. И воспоминание это подводное.

Как я уже, друзья мои, упоминала, мы были людьми весьма состоятельными, и все благодаря матушкиным родителям, ланшкроунским Заммлерам. Вполне вероятно, что жить припеваючи мы могли бы только на нашу часть заммлеровского наследства, часть, помещенную в солидный банк, и нам и пальцем на ноге не надо было бы шевелить. Особенно если еще принять во внимание ланшкроунские корзины с едой. Из этого естественным образом следует, что батюшка вовсе не должен был работать машинистом, выполняя именно эти тяжкие и обременительные обязанности и трудясь прямо-таки как раб, ибо профессия требовала от него самой жесткой дисциплины и, как говаривал сам батюшка, качеств тура, орла и солитера. Тура — из-за геркулесовой силы, без которой нельзя было обойтись в пути, чего стоило хотя бы само управление всеми этими золотниками, рукоятями и приводными ремнями, ручными и воздушными тормозами, причем иногда что-либо из этого выходило из строя и надо было пользоваться аварийными устройствами, если вы, милые мои, понимаете, что я имею в виду, не говоря уже о тех случаях, когда на путях оказывались булыжники, которые подбрасывали туда фанатичные враги технического прогресса, тогда батюшке приходилось снимать с тендера огромный лом, с которым он обращался столь же виртуозно, как дирижер со своей палочкой, а иной раз и опрокинутый паровоз требовалось вернуть обратно на рельсы. Но точно так же отцу было не обойтись и без способностей орла, ибо ему приходилось обозревать, точно с огромной высоты, путь, причем, обратите внимание, не упуская из виду ни единой мелочи, особенно если он резко заворачивал за какую-нибудь нависшую скалу И это не говоря уже о способностях солитера, когда требовалось проскользнуть в жерло паровой машины и добраться через ее железные кишки до какой-нибудь громыхающей внутренней поломки.