любила все свои платья, они жили в шкафу, на тонких плечиках и хранили нашу историю. Но это было особенным. Тем более там, в старой, деревянной двухэтажке, где с наступлением холодов, воду в ванной оставляют «на проток».

Я не помню, кем была произнесена первая фраза, о чём мы говорили и куда вдруг исчезли остальные. Он увёл меня, потому что короткому, наивному платью там было не место. Зима, холод, мороз и мы встретились на одной улице, тихой и пустой. Мои колени тут же обожгло.

Жидкий свет уличных фонарей растекался по сереющему небу. В их расплывчатых кругах вспыхивали и гасли искорки сыпавшегося с неба серебра. Дыхание от холода перехватило, я беспомощно уткнула нос в шарф и на его ворсинках в минуту вырос иней. Кто придумал, что глаза на морозе не мёрзнут, тот, наверное, никогда не бывал на севере.

В его руках чиркнула зажигалка, а на моих появились варежки. Я мёрзла каждый раз, выходя из дома. К холоду нельзя привыкнуть, можно лишь терпеливо его прощать, надвигая пониже шапку.

— А всё-таки хороший был вечер. — подумала я.

— Закажу тебе машину. — сказал он.

— Не надо, я тут неподалёку живу. — хотя в такие зимы нет ничего достаточно близкого. Время около четырёх утра, на улице ни души, и мне совсем не хотелось, чтобы он посадил меня в такси и отправил домой. Я повернулась и пошла по нетронуто белой, пустой дороге. Пинала снежинки острыми носами высоких сапог. Тоже чёрных, конечно. Оставляла тонкие, петляющие следы и ждала, когда он догонит. Сумасшествие притягивает, это факт.

— Надеюсь, речь идёт о соседнем подъезде?

— Мой подъезд на Тихонова, у «Темпа».

— Сумасшедшая. — подтвердил он мою догадку, а потом подошёл вплотную, насколько это позволили сделать тяжёлые куртки, и поцеловал.

Чтобы я сделала, если бы теперь могла изменить прошлое, спустя столько лет, слёз и истерик? Снова надела бы то дорогое, нелепое платье и вызвала такси. В каждом следующем моменте допустила бы ровно те же ошибки. А значит, некого винить в том, что я сейчас в этом кресле.

Чувство возможной утраты стёрло то плохое, что случилось между нами и в последнюю ночь, лёжа на его груди, заклинала луну, заглянувшую в не зашторенное окно, чтобы она сохранила нас двоих. Никогда не была суеверной, но у меня не было других союзников, и я взывала с мольбой о помощи ко всему, что сильнее. Чувства к нему, всё это время балансирующие между слепой приверженностью и ненавистью, наконец определились и застыли.

Вероятно, нас ждало счастливое будущее, а, может, и нет. Я не знала, что будет дальше. Не понимала ровным счётом ничего — ни того, что происходит сейчас, ни того, что свершится после. Записи в моих ежедневниках резко обесценились. Последний спланированный день был отмечен этим билетом на самолёт, а дальше пугающая пустота, которую мне нечем заполнить. Обведённые в кружочки даты дней рождений и встреч перестали что-то означать. Места и названия выставок, семинаров, скрупулёзно перенесённые в заметки, — пустое. Похоже, планы — привилегия спокойной, размеренной жизни. А сейчас бесконечное и тревожное ожидание, жажда новостей и трепет перед ними.

Страха не бывает там, где всё понятно. Наши предки, эти зарвавшиеся обезьяны, собирающиеся у костра, тоже знали это. Под зажигающимися звёздами они рассказывали друг другу истории о том, как сменяются на небе светила, как недавно гремел гром, как они ходили бить зверя. Рассказывали до тех пор, пока это не становилось простым и понятным. Разве можно бояться того, с чем хорошо знаком? К нам перешла спасительная необходимость упорядочивать, на всё навешивать ярлыки, подбирать именно то слово. И вот теперь, особенно теперь, мне бы хотелось послушать историю о том, что вершится вокруг, потому что страшусь и не понимаю. Об эту стену ломаются мысли и сигареты. Заламываю пальцы. Никакого света впереди, этот тоннель будет гораздо длиннее, чем я себе представляла. И раз уж я никак не могла повлиять на события теперь, когда история пишется кем-то другим, мне оставалось вернуться туда, где он сможет меня найти.

На горизонте уже осветился голубым край неба. Мы летели прямо в это утро, в начало нового дня. Стараясь не будить соседей, я вытянула рюкзак. Хотя необходимости в косметичке не было, привычка взяла своё, да и спать больше не хотелось. Круглое зеркало легло в ладони сквозной раной, разлетелись серые блики. В сумерках я подвела линию бровей и провела спонжем по коже, высушенной долгим перелётом. Крошечное зеркальце отразило глаза. Зелёные, когда-то мне нравились. Теперь в тончайшей сеточке морщин. Почти незаметных, но стоит улыбнуться, и они лягут глубокой бороздой, которая нескоро разгладится. Может, даже лучше, что последнее время не до смеха. Скоро я совсем забуду, как это. Растянула рот, но глаза из зазеркалья в ответ не улыбнулись. Зато крошечные, едва заметные надломы разошлись отвратительными, глубокими трещинами, как высушенная солнцем земля. Преждевременная старость будет проклятием всех, кто умеет чувствовать. Но я хотя бы смогу состариться. Надеюсь что смогу. Поёжившись, вспомнила такой же перелёт почти десять лет назад и беженцев в соседних креслах. Что могло их занести в город вечного холода и отсутствующих перспектив спрашивала я себя. Наконец, узнала. Возможно, наметившиеся тонкие линии на моём лице стали ценой этой правды.

Тогда справа от меня, у иллюминатора, сидел мужчина с пятью красными розами в целлофане. Худое лицо с печально повисшими усами, отрешённый взгляд. Он бежал. Также печально повисли розы, погибая в сухом, тёплом воздухе. Для кого они? Авантюрист, думала я, искатель приключений. Разговорчивый армянин слева угощал, они пили, чокаясь через моё кресло. Я не пила и только ждала, когда развяжется язык, вот тогда наверняка узнаю чуть больше о немолодой, наивной дурочке. Но этого не случилось. Я услышала не более пяти фраз. Потом все уснули, в целлофане умирали красные розы, а я ещё раздумывала над его словами. Неужели, то что он говорит правда? Но потом самолёт сел, мы разошлись из зала аэропорта разными дорогами и забыли друг о друге. События понеслись своим чередом. Это невозможно. Не здесь, не в реальном мире, в конце концов, решила я.

Полоска на горизонте становилась всё ярче и ярче. Я перевела телефон на местное время и сверилась с часами. Оставалось ещё немного. Соседи беспокойно возились, досматривая последние сны. Безумно хотелось кофе. Явившаяся на зов стюардесса ответила, что через час будут разносить. Чтобы скрасить ожидание, я решила почистить фотографии в телефоне.

Несколько месяцев моя фотоплёнка заполнялась одними только случайными, смазанными