давали угаснуть движению жизни. В тот день мне вплетали в волосы бастынгу, на блестящих пластинах которых танцевали стерхи. Зов запевалы разносился далеко над равниной, его подхватывало и разносило эхо, я, гордая своими украшениями, вторила им.

Колыбелью народа была эта широкая река, объятая кекурами, нашими каменными ангелами-хранителями. Легенды о них знал каждый из нашего рода, ребёнок, едва выучившись говорить, рассказывал их наизусть, ведь он, засыпая, так часто слышал о Богах каменистой гряды из песен матери, …». Поверх наползала другая страница: «Никто не помышлял взять её в плен, пока не пришли люди, возомнившие себя богами.» — прочитала я.

— Ты всё ещё её пишешь?

— Да, — ответила Саардана. — Каждый раз, когда дописываю до точки, вспоминаю историю, без которой эта книга была бы неполной. И точка снова становится запятой. Сколько раз я могла бы её уже издать, подумать только, сколько раз.

Она отпила совершенно горячий чай и продолжила:

— Каждая история, не только моя, но и людей, которых я знала, с которыми я жила… У меня нет права их забывать. С каждым прошедшим годом для всё меньше что-то значит книга с моей фамилией на обложке. Но мне хочется рассказать всё как было, хочется быть честной, лишённой предрассудков. Мой народ имеет право на то, чтобы о нём услышали. — она снова сделала глоток. — Да, пожалуй, хочется быть особенно честной, но чем больше пишу, тем холоднее становится от неё на душе.

Я знала о произошедших событиях страшного лета 1956 года от Саарданы. Из «кухонных» историй моей любимой, но самой страшной была история о затопленном посёлке. День, когда я услышала её впервые, закостенел в моей памяти. Как обычно, заварив чай Саардана разлила его в кружки, но не осталась в кухне, а вышла во двор. Она постелила на лавку платок с плеч и села, а мы устроились на ступеньках. Солнце хоть и стояло высоко в небе, но тепла не обещало. Зима в том году затянулась. Была середина мая, но во дворах в тени и под сваями домов лежали островки снега; на стаявшей, чёрной земле не было ничего кроме чахлого мха.

— Такая же холодная весна была в тот год, когда я лишилась своего дома. — чуть опечаленно сказала Саардана.

— Тётя Саардана, а что с ним случилось?

— Он ушёл под воду.

— Расскажи, пожалуйста.

Как заворожённые, забыв про свой чай, мы слушали, а после просили повторить, наверное, бессчётное количество раз. И Саардана повторяла, без сопротивления и раздражения в голосе. О своём детстве, которое было счастливым, но только до определённого момента. Солнце, не находя препятствий, пронизывало наш двор холодным светом, лиственницы, которые еще не успели распушиться бросали тонкие тени на землю. Я запомнила каждую деталь того дня.

— Место, где я выросла, исчезло под водой из-за жадности пришедших людей и их глупости. Но им было всё равно у их большой, великой цели не было души. Кто-то распорядился не подумав, кто-то исполнил не побоявшись. Жертвы и разрушения списали на ошибки в расчётах. А за этими цифрами стояли целые семьи. Какие Боги дали им право распоряжаться чужими судьбами? Люди ведь не фигурки на шахматной доске.

— Иногда, мне кажется, что всё-таки фигурки, Саардана. По крайней мере, история знает слишком много таких примеров. Может, стоит попробовать начать другую историю. — улыбнулась я.

Она покачала головой.

— Для каждого человека есть история, которую он может написать лучше, чем кто-либо другой. Но это только одна история. Та, в которой он оставил часть души и в которой он был необыкновенно счастлив. И так уж получилось, что я прожила чувствами именно эту. Никто не сможет написать её лучше меня. А я не смогу написать другие.

Теперь кофе достаточно остыл и для меня, я попробовала: он был сладкий и как будто пряный. Как же я скучала по этому вкусу.

— А что же ты?

— Пока остаюсь.

— Может, поработаешь у нас методистом, а? Работа здорово отвлекает.

Саардана всё понимала, хотя не говорила ничего лишнего. Её лицо поднялось ко мне, вернув жемчужную нежность света. Я не против была бы остаться, работать здесь в этом тёплом кабинете, слушать как прежде её истории, но мне не хотелось связывать себя обязательствами с этим городом. Подписать договор означало бы отказаться от своих надежд.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Зря ты так, — рассудила Саардана. — Коллектив хороший. Тебе бы с Жылдыз познакомится, она славная, кажется твоя ровесница. И работы не много. Домой уходим всегда вовремя, не было такого, чтобы задержались. Зарплата, конечно, у методистов не большая, но с северными выйдет нормально. А после, я тебе могу преподавательскую ставку выбить.

— Я не против работы, но мне не хочется делать её «официальной», понимаешь? Я всё-таки надеюсь, что дождусь, что я тут на время… Разреши мне лучше приходить, помогать тебе с книгой.

— С книгой? — недоверчиво переспросила Саардана.

— Да, мне бы очень хотелось держать фолиант в руках и думать, что я была причастна к его рождению, хочу быть его второй мамой, феей-крёстной.

— Хорошо. Но сразу предупреждаю, если ты действительно хочешь за неё взяться, работы много. — она кивнула на лежащие на столе рукописи.

— Я справлюсь, мне нравится работать с текстами, не переживай.

— Не могу тебе указывать, Дайаана. Приходи, когда захочешь. Даже просто так, если станет скучно или нужна будет поддержка. Я буду рада тебя видеть всегда.

Мы попрощались, но ненадолго. Я возвращалась почти каждый день, работа увлекала меня, я чувствовала, что близится её завершение и этот азарт придавал мне сил.

Проснувшись и позавтракав, я торопливо бежала по улице, глотая ледяной воздух, спешила в маленький тёплый кабинет с сиянием обледеневших окон. Вскоре у меня появились привычные маршруты — моё маленькое сокровище. Постоянство встречающихся на пути вещей успокаивало. У меня были знакомые окна, за которыми я любила наблюдать. Одно из них в коричневом доме, с единственной в городе эстакадой.

По вечерам в гераневую пыль окна приходила кошка. Она подолгу смотрела на улицу. Я хорошо знала этот взгляд. Так же, как и я, кошка следила за жизнью за стеклом, замечая малейшие изменения, каждую машину и каждого пешехода и, наверное, меня. Но только для неё я оставалась частью пейзажа, частью большой заводной игрушкой, на которую она любила смотреть по вечерам. Кошка не знала о том, что мы с ней похожи настолько, что вряд ли смогли бы подружиться. Она не думала и о том, что люди, бегущие по улице, бегут зачем-то, а не просто так. Что