— Может быть, вернешься?

Шарик смотрел на меня и качал головой: "Нет".

По пути я зашел в аптеку, и Шарик вбежал на крылечко. Кто-то шикнул на него, и я поспешил сказать:

— Не обижайте, это очень умный пес. Он все понимает.

— А чего он понимает?

Я обратился к Шарику:

— Сойди, пожалуйста, с крыльца и подожди меня возле дерева.

Эти слова я произнес почти в шутку, но Шарик выполнил мою просьбу точь-в-точь. И потом проводил меня до самых дверей электрички, и когда двери сомкнулись, мне показалось, будто глаза Шарика подернулись светлой пеленой. Я смотрел, как он уныло возвращался домой. А когда через неделю я приехал в Черные Грязи и открыл калитку, то первое, что меня поразило, — это отсутствие собаки.

— Нет больше Шарика, — сказала Анна Дмитриевна. — Отравили песика.

— Соколов? — выпалил я неожиданно для себя.

— Нет. Соколов был в отъезде.

— Как же это произошло?

— Ума не приложу. Из чужих рук он никогда не брал еду…

Анна Дмитриевна глядела на меня как-то испуганно и встревоженно, точно новую беду ждала.

У меня дурная привычка — совать нос в чужие дела. Неудержимо иной раз тянет заглянуть в чужое окно, в чужой кошелек, проникнуть в чужие тайны. Вот и в тот раз вытащил неожиданно из шкафчика Анны Дмитриевны вырезку из неизвестной газеты, возможно грозненской или ставропольской, только уж точно то была не центральная печать. В статеечке, обведенной красным карандашом, сообщалось, что Чечне требовались современные системы ПВО типа "Стингер". При посредстве не то швейцарцев, не то французов соответственно был заключен контракт на один миллиард долларов.

Швейцарец Куртель и француз Шанье предложили чеченцам воспользоваться услугами банка "Европа", на чей счет поступил первоначальный взнос — 200 тысяч долларов. Кроме того, через русского генерала Шарипова были переданы драгоценные украшения на сумму 200 тысяч долларов.

В газете сообщалось, что и швейцарец Куртель, и француз Шанье, и русский Шарипов оказались опытными кидалами, о чем свидетельствовало дальнейшее развитие событий.

Вооружения чеченцы не дождались, хотя русские вроде переслали часть обещанных военных поставок, а французы предоставили фальшивые документы о том, что оно отправлено, но задерживается на границе. Чеченцев убедили подождать и срочно перевести оставшуюся сумму. Что и было сделано по просьбе швейцарцев на счет банка "ФРС", те же, в свою очередь, порекомендовали использовать панамские компании. Далее в газете сообщалось, что на этом основная часть истории завершилась, и в полном соответствии с правилами кидального промысла действующие лица растворились в воздухе. Впрочем, это не совсем так, потому что в другой статье рассказывалось о том, что пойман и казнен русский генерал — мошенник Шарипов. По законам шариата в Чечне тем, кто проводил операцию по закупке оружия, отрубили голову. Утверждалось, что чеченцы шли на казнь спокойно и даже едва ли не с улыбкой. В знак особого к ним уважения палачи отрубили им головы с первого раза.

Меня так взволновало чтение этих заметок, что я не услышал, как в комнату вошла Анна Дмитриевна.

— Виктор Иванович! Как вам не стыдно!

Я вздрогнул, должно быть, сильно побледнел и стал лепетать, заикаясь:

— Пуговица у меня оторвалась. Нитку с иголкой искал у вас… Честное слово, без всякого умысла стал читать вырезки. Карикатуры, по правде сказать, заинтересовали. Я ведь тоже карикатурист в своем роде…

— Эх, Виктор Иванович, а я-то в вас души не чаяла.

— Да что ж я такого сделал, Анна Дмитриевна? Вы мне весь дом доверяете, а тут всего лишь иголка с ниткой…

— Ну и что же вы там прочли? — спросила Анна Дмитриевна.

— Да не успел еще прочесть. Я только ящик открыл, как вы вошли…

По мере того как я лгал, Анна Дмитриевна успокаивалась, так, по крайней мере, мне казалось. Потом вдруг повеселела и ни с того ни с сего заключила:

— А может быть, это все и к лучшему. Я столько натерпелась в последние годы моей жизни, что и не разберу иной раз, где хорошее ожидать, а где дурное. Давно хотела рассказать вам о моем муже…

Она не закончила фразу: в дверь постучали. На пороге стояла одноглазая женщина.

— Дай треху, Митревна! — хриплым голосом сказала она.

— Да нет у меня ни копья, Зин. Получу пенсию, сама принесу.

— У меня есть, — сказал я, протягивая три рубля серебром.

Нечасто бывает так, чтобы тебя обдавали теплом из единственного глаза.

Когда просительница ушла, моя хозяйка сказала:

— Зря вы ей дали. Повадится — спасу не будет.

Вечером отключили свет, и Анна Дмитриевна поднялась ко мне со свечой. Поставила свечку в литровую стеклянную банку. Присела.

— Вы уж меня извините, что я на вас так накинулась. Секрета тут никакого нет. Мой муж попал в самое пекло этой проклятой войны на Кавказе. У него было доброе сердце. Он и своих солдатиков хотел кормить хорошо. А на какие шиши? Вот и приходилось крутиться, продавать оружие.

Я молчал.

— Да и чеченцев жалел. Понимал, что они за свою свободу сотни лет борются. А как поизмывались над ними в сталинские времена. Я думаю, как же это за двадцать четыре часа выселить весь народ и какую совесть нам, русским, надо было иметь, чтобы захватить чеченские дома, пользоваться их посудой, бельем, утварью. В некоторых домах еще супы чеченские в горшках не остыли, а новые хозяева тут как тут. Помните у Приставкина… Да что там романы… Сама была свидетельницей такого безобразия. Плач детей, вопли женщин, слезы, крики мужчин — подобное и у фашистов не всегда случалось… В нашей квартире пряталась женщина с ребенком. Кто-то донес. Мать мою избили, а эту чеченку с ребенком так поколотили, что она не смогла идти сама, — звери! Я бы на месте чеченцев никогда бы не простила русским такие надругательства…

Я погладил руку Анны Дмитриевны.

— Доброе у вас сердце.

— Моего мужа убили… Вы думаете, я знаю, кто его убил?

В дверь снова постучали. Анна Дмитриевна приоткрыла занавеску.

— Опять Зинка. Я же вам говорила…

Эти слова поэта Арсения Тарковского, как навязчивый мотив, преследовали меня с первых дней трагической кончины моей мамы. Она бы не умерла, если бы не Жанна, которая настойчиво внушала мне:

— Она нас с тобой переживет. Пойди, пойди пожалей мамочку, пусть она надо мной поизмывается…