Она была действительно замечательной женщиной! Я всегда это говорил. Она покорила меня одной своей улыбкой; она подчинила мою слабую и трепетную душу одним взглядом. С первого взгляда она завладела мной так полно, что у меня более не осталось собственной воли; я до сих пор не знаю, как случилось, что я женился на ней. Мне смутно представляется, будто это она женила меня на себе. Я считаю это довольно вероятным, зная теперь, какой у неё сильный, устраняющий все препятствия ум. Когда я впервые увидал её, это была блестящая девушка. Одна из тех «видных» девушек, знаете ли, с пышными плечами, круглыми руками, полной грудью, полными щеками, прекрасными зубами и массой густых волос, девушка смелая и выдержанная, как раз подходящее существо для такого небольшого, смирного и несколько нервного человека, как я. Она только что вернулась из горной Шотландии, где свалила прекрасного оленя одной меткой пулей из своего ружья; она сохранила ещё следы загара, и от неё веяло ароматом горных цветов и трав. Она говорила – о Боже! как увлекательно она говорила! Она смеялась, и избыток её жизненной энергии внушал мне положительную зависть. Она танцевала с жаром и увлечением мужественной амазонки, танцевала, пока голова моя не пошла кругом, когда я смотрел на её неустанное кружение. Она никогда не уставала, не знала слабости или отдыха. Она пользовалась отличным здоровьем, была прекрасно развита физически и обладала аппетитом, которого хватило бы на двух мужчин среднего роста; кроме того, она ела такие вещи, соединение которых не могло бы остаться безнаказанным ни для одного человека. Я наблюдал за нею в вечер нашей первой встречи (мы были на одном из вечеров с танцами, которые составляют одно из невинных развлечений лондонской общественной жизни), я наблюдал за ней и замечал с немым изумлением и восхищением, как между двумя танцами она съедала три блюдечка мороженого и полную тарелку салата из омаров; я дивился на неё с восторгом и трепетом, когда за ужином она быстро покончила с майонезом, лососиной с огурцами, пирогом с ветчиной, сливочным пирожным, красным желе, сыром и сардинами, шампанским, бисквитами с ромом – и потом опять принялась за мороженое! Я поспешил предложить ей две чашки кофе одну за другой, и трепет восхищения овладел мной, когда на мой вопрос, не вызывает ли кофе у неё бессонницы, она громко и весело рассмеялась и ответила:

– У меня? Нет; я сплю как медведь и встаю свежая как маргаритка.

Свежая как маргаритка! Как это, должно быть, прекрасно! Я поверил ей вполне. У неё была такая богатая наружность, такая нежная кожа, такие блестящие, большие, почти дикие глаза! Она сияла здоровьем; самый вид её возбуждал бодрость и в то же время был какой-то властный. Я был совершенно уничтожен и порабощён её превосходством и самоуверенностью. Она была так не похожа на тех женщин их романов Вальтера Скотта, которыми восхищались наши прадеды, – нежных, скромных, застенчивых, краснеющих особ, которым нужны были мужчины, чтобы биться за них и покровительствовать им, – то были поистине жалкие, слабые существа! Конечно, такой порядок вещей был очень хорош и внушал мужчинам мысль об их значительности и полезности в мире. Но если поразмыслить об этом, это была большая глупость! К чему мужчинам брать на себя труд заботиться о женщинах? Они сами могут заботиться о себе и постоянно это доказывают. Что касается деловых отношений, то они за пояс заткнут всякого мужчину своим умением устраивать денежные дела!

Я сказал уже, что эта великолепная девушка Гонория Маггс – так её звали – вполне покорила меня, совершенно «околпачила», как выразился на днях герцог Гевилендс на собрании скакового общества, а так как он принадлежит к высшей аристократии, то я думаю, что это самое модное аристократическое выражение. Всегда следует брать пример с высших, а герцог несомненно выше меня на несколько тысяч фунтов, так как в наше время, как всем известно, превосходство измеряется размерами кассы. Я увидел в этой Гонории Маггс свою судьбу, от которой никуда не уйдёшь. Я следовал за ней всюду: с одного вечера на другой, с бала на бал, с концерта на концерт, со скачек на скачки с неутомимой настойчивостью, которая граничила с безумием, – настойчивостью, которая удивляла всех, в том числе и меня самого. По правде говоря, я не знаю, почему я это делал. Чтобы сделать приятное спиритам, я охотно готов свалить вину на «астральное влияние». С другой стороны, чтобы доставить удовольствие знаменитому доктору Шарко, я готов допустить здесь гипнотизм. Гонория Маггс «влекла» меня, а я подчинялся, не думая о последствиях. Наконец, дело пришло к обычной развязке. Я сделал предложение. Я рассказал вполне откровенно о положении моих финансовых ресурсов, тщательно объяснил, как велик был мой кредит в банке, сколько было помещено в консолях. Результат был вполне удовлетворительный. Предложение было принято, и затем в течение месяца или двух я принимал поздравления от моих друзей и внутренне считал себя счастливейшим из людей. Во время моего ухаживания Гонория не выказывала никакой чувствительности; она была слишком умна для этого. Ей никогда не приходило в голову целоваться в тёмных уголках, и она пришла бы в ярость, если бы я вздумал коснуться ногой кончика её башмака под столом. Она никогда не останавливалась, чтобы посмотреть на луну, возвращаясь домой пешком от соседей или с какого-нибудь вечернего собрания. Ничего в таком роде! Она была вполне практичная, способная, здоровая женщина, совершенно чуждая романтичности. Я был рад этому, потому что в последнее время я читал в журналах и газетах, что всякая романтичность – явление болезненное, а я не хотел, чтобы у меня была болезненная жена. Гонория же обладала несокрушимым здоровьем и неутомимостью. Она, между прочим, написала повесть и даже напечатала её. Но в ней, понимаете ли, не было никаких пустяков, я хочу сказать, что в ней не было глупой чувствительности, как, например, в стихах Байрона или в пьесах Шекспира, это была спортивная повесть, полная смелости и конюшенного жаргона; весёлая, ходкая книга, с намёком на план, не имевший, впрочем, значения, и с внезапным поворотом сюжета, который оставлял вас в изумлении, почему это так. Словом, такое чтение, которое не тревожит ум. Она имела большой успех, отчасти потому что Гонория Маггс, разузнав имена всех критиков, «подбила» их, как она сама откровенно говорила, отчасти потому что герцог Гевилендс (о котором я упоминал) клялся, что это «чертовски умнейшая вещь, какую он когда-либо встречал в печати». Некоторое время имя её было у всех на языке; потом в самый разгар её славы она отправилась на охоту за куропатками и набила такое количество дичи, что факт этот был занесён на страницы всех модных журналов, и популярность её возросла ещё больше. Знаменитый портной умолял её позволить ему сшить для неё платье; все его конкуренты посылали ей свои циркуляры, фабриканты мыла убеждали её каждое утро употреблять исключительно их товары, фотографы предлагали ей бесплатные сеансы, и она готова была стать «профессиональной красавицей», также как и знаменитым стрелком, и литературным гением. Да, я знаю, «гений» – это великое слово. Но если у Гонории Маггс не было гения, то я спрашиваю: что же у неё было? Какой демон деятельности, или легионы демонов овладели ею? Но я забегаю вперёд. Я только что сказал, что она могла стать «профессиональной красавицей» и в этом качестве получить доступ на сцену, где она могла бы отделаться до некоторой степени от той изумительной энергии, которой у неё был такой громадный запас, но я помешал этому, женившись на ней. Да, я думаю, что я женился на ней, хотя, как я упомянул выше, мне всегда казалось, что она играла более деятельную, а я более пассивную роль в устройстве этого брака. Я знаю, что мои ответы в церкви во время брачной церемонии были едва слышны, её же были так ясно произносимы, что раздавались по всему зданию и почти пугали меня своей решительной звучностью. Но у неё всегда был звучный голос: здоровые лёгкие, знаете ли, никакого намёка на чахотку!