Я впервые беседовал с доктором Мастерсом, когда в декабре 1994 года он отошел от дел. У него уже проявлялись симптомы болезни Паркинсона, которая впоследствии привела к смерти, настигшей его в 2001 году. В 2005 году я договорился о сотрудничестве с Вирджинией Джонсон. Мы провели в беседах много часов, и я довольно долго гостил в ее доме в Сент-Луисе. «Мы были двумя самыми скрытными людьми, каких носила на себе земля», – призналась мне Джонсон, и это несмотря на их всемирную славу. «На свете нет человека, который хорошо бы нас знал».

Долгие годы работу Мастерса и Джонсон скрывала завеса строгой конфиденциальности. Они сами стремились избежать докучливых взглядов публики. Только сейчас – благодаря согласию многих людей давать интервью и предоставить доступ к своим письмам, внутренней документации и неопубликованным мемуарам Мастерса – мы можем полностью оценить замечательную жизнь этих двух выдающихся ученых и их эпоху. Несмотря на огромный объем научных знаний, полученных ими в ходе величайшего эксперимента в истории Америки (в нем участвовали сотни женщин и мужчин и наблюдалось более 10 000 оргазмов), их история относится к неуловимым и неопределяемым аспектам человеческой близости. И по сей день множество людей задаются вопросом: «Что это за штука, которую зовут любовью?»

Джини в юности

#

Два луча указывали путь во тьме. Пронзительный свет фар «плимута» пробивал неподатливую черноту сельской миссурийской глубинки. Машина, которая везла Мэри Вирджинию Эшельман и ее бойфренда-одноклассника Гордона Гарретта, медленно катила по трассе 160, широкой асфальтированной дороге без фонарей. Вечернее небо освещали только звезды и луна.

Для свидания с Мэри Вирджинией Гордон позаимствовал семейную машину Гарреттов – зеленый седан 1941 года с сияющей хромированной решеткой, выпуклым рисунком на капоте, «мускулистыми» крыльями и широким задним сиденьем. Они ехали мимо рядов фермерских усадеб и полей, нарезанных в поросшей высокими травами прерии.

В тот вечер они были с друзьями в «Паласе» – единственном городском кинотеатре, где мелодии и танцы голливудских мюзиклов на короткое время спасали их от скуки Голден-Сити. Журналы кинохроники давали ребятам представление о существовании иного, большего мира за пределами их крохотного городка с населением в восемь сотен душ. Приютившийся на границе горного плато Озарк Голден-Сити казался ближе к деревенской Оклахоме, чем к большому городу Сент-Луису – как по расстоянию, так и по агрессивному протестантскому духу.

Гордон свернул с дороги и приглушил свет фар. Шум шин, громко хрустевших по гравию, смолк, сменившись пронзительной тишиной. Они припарковались в уединенном местечке, где их не смогли бы застукать.

Сидя на переднем сиденье машины, Гордон расстегнул блузку подруги, ослабил застежку на юбке и прижался к телу девушки. Она не шевелилась и не сопротивлялась, только изумленно уставилась на него. Мэри Вирджиния никогда раньше не видела пениса – если не считать тех моментов, когда мать меняла ее маленькому братцу подгузник. В тот вечер, вскоре после своего пятнадцатого дня рождения, Мэри Вирджиния Эшельман – которую мир впоследствии узнал под именем Вирджиния Джонсон – приобщилась к таинствам человеческой близости. «Я не знала ничего и ни о чем», – призналась потом женщина, чьему историческому партнерству с доктором Уильямом Мастерсом предстояло стать синонимом секса и любви в Америке.

В своей пуританской семье, воспитанной в традициях Среднего Запада, Мэри Вирджиния усвоила, что секс греховен. Он не имел ничего общего с захватывающими дух сказками о придуманной любви, которые она с жадностью впитывала, смотря кинофильмы, снятые до Второй мировой войны. Годы спустя она называла Гордона Гарретта «парнишкой с огненно-рыжими волосами». Как признавалась Вирджиния через много лет, она «ни разу не вышла замуж за мужчину, которого по-настоящему любила». Но она никогда не забывала ни Гордона Гарретта, ни того вечера за окраиной Голден-Сити, когда два подростка лишились невинности.

Юные влюбленные обнимались на переднем сиденье, потом перебрались на заднее. Тяжелое горячее дыхание туманило стекла. Автомобиль – явление все еще новое для такого захолустья как Голден-Сити – обеспечивал им относительное уединение. Гордон поставил машину на ручник, чтобы машина не покатилась под горку, пока их внимание занято совсем другими вещами.

В старших классах Мэри Вирджиния делила с Гордоном многие моменты взросления. Этот высокий парень с крепким телосложением типичного фермерского сына играл в школьной футбольной команде, но с пониманием относился к более утонченному интересу Мэри Вирджинии – музыке. Весь выпускной класс они были постоянной парой, их все время видели вместе. Гордон был ее beau[1].

Перескочив экстерном через два класса, Мэри Вирджиния оказалась значительно младше своих одноклассников, включая и рыжеволосого сына Гарреттов, которому уже исполнилось семнадцать. Ей хотелось нравиться. У нее были светло-каштановые волосы, завитые крутыми кудряшками, чувственный взгляд серо-голубых глаз и слегка поджатые в притворной скромности губы. На лице ее обыкновенно играла загадочная усмешка в духе Моны Лизы, которая могла внезапно смениться неотразимой улыбкой. Как и остальных Эшельманов, ее отличали особенный рисунок высоких скул, гордая осанка и идеально развернутые плечи. При гибкой, как ива, фигурке у Мэри Вирджинии уже угадывалась грудь зрелой девушки, хотя некоторые парни смотрели на нее с пренебрежением. «Это была длинная, худая, плоскогрудая девчонка, – вспоминал Фил Лоллар, живший неподалеку от фермы Эшельманов. – Девчонка с самой обычной внешностью, ничего особенного».

Но большинство подростков Голден-Сити восхищались чувством стиля Мэри Вирджинии – в таком захолустье это было большой редкостью. В тесном мирке маленького городка она разговаривала, одевалась и вела себя, как юная леди. Даже друзья из выпускного класса Голден-Сити 1941 года не догадывались о ее юном возрасте. Самой запоминающейся ее чертой был голос – пленительный инструмент с гибкими интонациями, развитыми пением. Старшая сестра Гордона Изабель, говорила, что одежда Мэри Вирджинии никогда не выглядела неряшливой или поношенной – как у некоторых фермерских детей во время мучений Пыльного котла 1930-х годов.[2] Подружка ее брата «всегда оставалась чистенькой и аккуратной и выглядела женственно».