рабочих. Фирмы также приняли стратегию глобального трудового арбитража, в виде выноса производств к низкооплачиваемым рабочим в зарубежных странах или использования иммигрантов для того, чтобы ослабить профсоюзы и избежать уз национального трудового регулярирования.

Меж тем в области политики и государственного управления партии, которые были национальными федерациями местных массовых организаций, уступили место партиям, которых контролировали спонсоры и медиа-консультанты. Одновременно с этим многие из тех полномочий, что принадлежали демократическим национальным парламентам были узурпированы — или переданы в ведение — исполнительной ветви власти, судам или наднациональным органам, на которые получившие высшее образование профессионалы имели куда как большее влияние, чем большинство рабочего класса, всё равно, местного или иммигрантского.

Наконец, в области культуры, включая СМИ и образование, местные религиозные и гражданские стражи утратили свою власть, часто в результате активизма судей, принадлежавших по рождению к элите общества, которая разделяла их либертарианские экономические и социальные взгляды наравне с их университетскими коллегами.

Технократическая неолиберальная революция сверху, осуществляемая в одной западной нации за другой представителями всё более агрессивной и могущественной менеджерской элиты спровоцировала популистскую реакцию снизу со стороны лишённого власти и загнанного в оборону местного рабочего класса, многие члены которого не являются белыми (значительное меньшинство британских избирателей, принадлежащих к чёрным и к этническим меньшинствам, поддержало Брексит, а в США примерно 29% испаноязычных избирателей проголосовало в 2016 году за Трампа). Большое количество рабочих, испытывающих отчуждение, поняло, что политические системы их стран играют нечестно и что мейнстримные партии продолжают игнорировать их интересы и ценности, и иногда оно обнаруживало своих невероятных защитников среди популистов-демагогов таких, как Дональд Трамп, Найджел Фарадж, Борис Джонсон, Марин ЛеПен и Маттео Сальвини.

Несмотря на все свои различия эти демагоги-популисты начали похожие контратаки на господствующий неолиберальный истеблишмент во всех трёх областях социальной власти. В сфере экономики популисты благоволят национальным ограничениям на торговлю и иммиграцию, чтобы защитить рабочих от конкуренции с импортом и иммигрантами. В области политики популисты клеймят неолиберальные фракции как коррумпированные и элитистские. А в области культуры популисты обличают поощряемые элитой мультикультурализм и глобализм и намеренно нарушают нормы «политически корректного» этикета, который отмечает членство в университетски образованной менеджерской элите.

Преуспеют ли популисты в Европе и Северной Америке в низложении и замещении технократического неолиберализма? Почти наверняка нет. Избиратели-популисты являются значительной и долговечной частью западного электората, но они всего лишь один избирательный блок в плюралистских обществах со всё более мозаичной политической системой.

Кроме того, демагоги-популисты часто оказываются шарлатанами. Они часто продажны. Многие из них расисты или этноцентристы, хотя эти черты преувеличиваются их критиками из числа истеблишмента, которые сравнивают их с Муссолини или Гитлером. Хотя демагоги-популисты могут иногда одерживать отдельные победы для своих избирателей, история показывает нам, что популистское движение с высокой степенью вероятности распадается, когда сталкивается с хорошо окопавшимся правящим классом, чьи представители наслаждаются почти полной монополией на экспертные знания, богатство и культурное влияние.

В ответ на популистские восстания снизу менеджерские элиты разных западных стран могут перейти к открытым репрессиям против рабочего класса в виде ограничения доступа к СМИ и к политической активности для всех диссидентов, а не только для популистов. В качестве альтернативы менеджерский правящий класс может попытаться кооптировать мятежников-популистов делая мелкие уступки по вопросам иммиграции, торговли или внутренней политики.

Но маловероятно, что раздел богатства через перераспределение и символические жесты уважения покончат с новой классовой войной, если численно небольшой менеджерский надкласс не желает поделиться подлинной властью с рабочим большинством. Достижение истинного классового мира в западных демократиях потребует объединения и усиления как местных, так и приезжих рабочих и при этом возвращения власти принимать решения большинству, не имеющего высшего образования, во всех трёх сферах социальной власти — экономической, политической и культурной.

Демагогический популизм — это симптом болезни. Технократический неолиберализм — болезнь. Демократический плюрализм — лекарство.

 

Глава I. Новая классовая война

 

За Холодной войны последовала классовая война. Трансатлантическая классовая война велась одновременно во многих западных странах между элитами, опиравшимися на корпоративный, финансовый, образовательный сектора, на правительство и СМИ, и преимущественно популистами из числа национального рабочего класса. Старое деление на левых и правых уступило место новой политической дихотомии «инсайдеров» и аутсайдеров.

Ни одна из господствующих на западе политических идеологий не может объяснить новую классовую войну, потому что все они делают вид, что на западе больше не существует долговечных, самовоспроизводящихся социальных классов.

Технократический неолиберализм — господствующая идеология трансатлантической элиты — делает вид, что наследственный классовый статус почти исчез в западных обществах, которые являются чистыми меритократиями, за исключением барьеров на пути к индивидуальной вертикальной мобильности, которые существуют из-за расизма и мизогинии. Неспособные признать существование социальных классов, не говоря уже об обсуждении конфликта между классами, неолибералы склонны приписывать популизм изуверству или фрустрации со стороны плохо приспособившихся индивидов или воскрешению фашизма 1930-х годов или же зловещим махинациям националистического режима русского президента Владимира Путина.

Мейнстримные консерваторы, как и неолибералы, предполагают, что наследственных классов на западе больше не существует. Консерваторы из числа элит, также, как и неолибералы и либертарианцы, утверждают, что экономическая элита является не полунаследственным классом, но скорее вечно меняющимся калейдосокопическим собранием талантливых и усердных личностей. С точки зрения либертарианско-консервативной идеологии краткосрочные интересы работодателей всегда совпадают с интересами рабочих и общества в целом. В конвенционально-консервативной мысли меритократическому капитализму изнутри угрожает антикапиталистический «новый класс», состоящий из интеллектуалов-прогрессистов — профессоров, журналистов и активистов некоммерческих организаций.

В свою очередь, марксизм серьёзно относится к классам и классовым конфликтам. Но ортодоксальный марксизм, со соей секуляризованной провиденциальной теорией истории и взглядом на промышленных рабочих как на космополитических агентов мировой революции, всегда был абсурден.

Существует комплекс мыслей, который может объяснить нынешние потрясения на западе и в мире. Этим комплексом является теория Джеймс Бёрнхэма о менеджерской революции, дополненная экономической социологией Джона Кеннета Гелбрейта. Недавно мысли Бёрнхэма вновь стали популярными среди американских правоцентристов. К сожалению, социология Гелбрейта, как и его экономические теории, остаются немодными.

Джеймс Бёрнхэм был видной фигурой в международном троцкистском движении в 1930-е годы, после чего стал ревностным антикоммунистом и помог основать послевоенный американский консерватизм. На Бёрнхэма повлияли доводы Адольфа Берле и Гардинера Минза, изложенные в «Современной корпорации и частной собственности» (1932), в которых было доказано разделение владения и контроля в крупных современных предприятиях, и, возможно, работа Бруно Риции «Бюрократизация мира» (1939). В работе, приобретшей мировую известность, «Революция менеджеров» Бёрнхэм утверждал, что в эру крупномасштабного капитализма и бюрократического государства, старую буржуазию заменил новый менеджерский класс: «...В этот переходный период