остроумными. Например, тот автор считал, что Земля – это нечто вроде тюрьмы, и рождаются на ней лишь те, кто был осужден за прежние преступления. Наверное, – подумалось мне тогда, – если это правда, то в каких-нибудь отсталых и опасных регионах, рождаются бывшие злосные «рецидивисты», а, скажем в Англии или Италии – бывшие «мелкие хулиганы». Я же, наверное, был и вовсе осужден за то, что украл в ларьке булочку с маком, поскольку по жизни мне везло практически всегда. Кто-то скажет, что я просто родился «под счастливой звездой», и все другие теории ни при чем. Не знаю… Да и кто знает наверняка? Но теория, о которой я говорил, мне тогда настолько понравилась. Я вдруг ясно понял, что всегда видел и легко принимал мистическую сторону бытия, даже тогда, когда получал пятерки по марксизму-ленинизму. И, видимо, это развило во мне нечто вроде интуиции, позволявшей обходить неприятности стороной.

Что до учения Маркса-Энгельса-Ленина, то нет, оно мне не было близко нисколько, и, разумеется, я не считал Марксизм бессмертным, вовсе нет. Просто нести откровенную галиматью, запасшись вырванными с кровью цитатами, было совсем не сложно. Еще в десятом классе на обществоведении, я вдруг понял одну страшную истину, которая, впрочем, воспринималась мною с большим юмором: коммунизм нежизнеспособен с точки зрения самого марксистско-ленинского учения, точнее, с точки зрения исторического и диалектического материализма.

Я никогда не списывал никакие конспекты работ классиков, напротив – я обожал их читать, злорадно находя множество логических натяжек и нестыковок, впрочем, понятных уже окончательно, лишь теперь, в наши дни, когда все уже состоялось, давно себя исчерпало и теперь успешно «дышало на ладан». За подкованность в первоисточниках меня любили все те, кто успешно кормился с этой демагогии: преподаватели политэкономии, философы и даже политруки. Последние, поняв, что я могу на знании первоисточников посадить в лужу кого угодно, были мне молчаливо благодарны за то, что во время политзанятий я, в основном, помалкивал. А было это порой совсем непросто! Однако я находил в себе силы молчать даже тогда, когда замполит дивизиона капитан Пискунов вещал с кафедры, что евреи – это некая христианская секта, в которой все члены хитрые, коварные и вообще – хорошего от них не жди, и пример тому – израильская военщина!

Когда заканчивался первый год моей службы, произошло несколько важных событий. Первым было то, что вся бригада собиралась в Казахстан на боевые стрельбы, второе – это то, что сбежал прапорщик – начальник отделения управления бригады, без которого на стрельбах обойтись крайне сложно. И, наконец, третьим в этой цепи было то обстоятельство, что моя пусковая установка стояла под боевыми ракетами и трогать их – ни-ни! А потому – я никуда ехать не собирался и уже предвкушал скорую охоту на косуль. Я день за днем подбивал своего приятеля, начальника столовой прапорщика Груздя отнестись к делу посерьезнее, то есть, когда придет время «Ч» – одолжить, например, комбриговский УАЗик, с тем, чтобы углубиться в полигон километров на пятьдесят. Да, надо сказать, что городок у нас был совсем небольшой, и стоял на краю огромного полигона, размером, эдак километров семьдесят пять на сто. Разумеется, что это была запретная для простых смертных зона, и потому там было полно грибов, ягод и всякой дичи. Иван размышлял и кивал, сам уже пылая нетерпением, но ничего пока что не обещал.

В один солнечный день, когда от нечего делать, я болтался на турнике в спортивном городке части, ко мне прибежал боец из штаба:

– Начальник политотдела зовет! Срочно!

– Что такое? – удивился я.

– Он мне не доложил…– буркнул боец и, отпустив бляху ремня до самого мужского достоинства, а также заложив руки в карманы чуть не по локоть, двинулся в сторону бригадного продуктового ларька.

– С чего бы это? – подумал я, оделся, и пошел не торопясь в штаб к начпо, вспоминая по ходу, что я мог сотворить такого, что аж целый полковник взалкал о встрече со мной.

Постучался, вошел. Начпо в тот момент был похож на герцога из "Мюнхгаузена". Он изо всех сил пытался принять строгий серьезный вид, но по всему было видно, что это получается не вполне. С одной стороны, он уже явно предвкушал большую пьянку по дороге в казахские степи, а с другой, его лицо было, как будто перечеркнуто неким отчаянием, будто он только что выиграл очередь на «Волгу» и вынужден тут же ее отдать, поскольку с неделю назад уже купил по случаю.

– Вот как оно бывает…– сказал начпо философски.

Я стоял, молча, стараясь не становиться на пути армейской мысли.

– Да… – снова протянул он. – Пришлось вот, б…, на Кривенко (тот самый сбежавший прапор) в прокуратуру рапорт, б.., подать… Десятые сутки, понимаешь… В общем – доигрался х@й на скрипке! – веско подытожил полковник. Затем, еще несколько минут начпо, используя чрезвычайно сложные матерные эпитеты, пытался донести до моего сознания, что именно он думает о прапорщике Кривенко, о его положении в эволюционной картине мира, а также, о том, во что именно он превратил бы сбежавшего прапорщика, как биологический объект, имей он всю полноту власти Ивана Грозного.

Я снова промолчал, все еще не понимая, куда тот клонит.

– И вот, б…, по закону я, б…должен отправить в прокуратуру, б…, дознавателя от части. – Он с какой-то обреченностью махнул рукой в сторону окна. – Понял, нет?

– Так точно, – ответил я и солгал, поскольку ни фига я так и не мог понять. На «пряники» меня в штаб еще не звали ни разу, а своей вины в побеге какого-то прапора, я уж никак не усматривал.

– Должность эта, как ты знаешь уж больно, б....,блатная… понимаешь, наверное… И представь себе, что никого кроме тебя, б…, я послать не могу! – Было ощущение, что начпо был готов, заскрипев зубами, пробежать по потолку, и затем укусить себя за задницу, ибо, господи! Кому же приходится отдавать такую должность! И задаром! Не получив за это даже пол-литра!

Тут до меня, наконец, начала доходить суть происходящего, и я подумал, что это сон. Про то, что такое военный дознаватель в городке ходили легенды, из которых в будущем, возможно, родятся сказки в духе «Волшебной лампы Аладина». Так что, это было не просто везение. Чтобы попасть в дознаватели, нужно было стечение нескольких крайне маловероятных обстоятельств. Во-первых, в части должно быть совершено преступление. Во-вторых, командование не должно было бы это дело замять, а именно этим оно и занималось в 99% случаев. И лишь тогда, когда был послан официальный