что, — пробасил он, разминая в руках сигарету. — Шансов, я прямо скажу, немного. Плюс у вас только один — Ока. Вид красивый. За рекой лес. Значит, орехи, ягода, грибы. В реке — рыба. Русалки опять же, прости господи. Дом, вроде бы, тоже неплохой. Но уж больно новый.

— Десять лет ему уже, — заметил Андрей. — Вот этими руками построил.

— Молодец, — щелкнул зажигалкой Дим Димыч. — Но место не намолено. Понимаешь, домовой он… как гриб. Ему корни нужны. Корни деревьев. Мхи. Старина. Он ею дышит, понимаешь?

— Корни будут, — пообещал Андрей. — Принесу, посажу деревья. Мхи… Берег известковый, поверх извести — валуны попадаются. Полно и с мхами. Обеспечу. Что еще надо?

— Да ничего… — махнул рукой Дим Димыч. — Ладно, домовой у вас вряд ли будет, но я должен все выполнить по инструкции. Слушай и запоминай. Первое — он делает то, что хочет. Заговаривать с ним нельзя, трогать его нельзя, деньги ему платить нельзя, подарки дарить нельзя. Даже тряпочку какую. Обидится и уйдет. Или напакостит. Потом все равно уйдет.

— А что же с ним можно делать? — не понял Андрей.

— Терпеть его можно, — объяснил Дим Димыч. — Он будет терпеть вас, если будет, а вы будете терпеть его. Единственно, что требуется сверх того — раз в день стакан молока, лучше парного, но как выйдет, и лепешку. Бездрожжевую! Но в руки не давать и в домик ему не пихать. Вот, на крыльце оставлять, он сам возьмет.

— У нас нет для него домика, — растерялся Андрей.

— Будет, — пообещал Дим Димыч. — Вот, доски лежат, кирпич вижу. Бревна. Баньку хотели перебирать? Забудьте про баньку. Будет дом. Ты не суетись, главное. Пропадет что — не волнуйся. Запомни, домовые не воруют, они берут. Иногда возвращают, иногда нет. Мой тебе совет, если случится чудо и это дело выгорит, лучший способ сойтись с домовым характерами — не замечать его. Совсем. Даже если он тебе на шею сядет — не замечай. И все будет хорошо. Но стакан молока и лепешку — будь добр.

— А как же деньги? — не понял Андрей. — Я видел, там везде такие суммы…

— Это не по нашей системе, — отмахнулся Дим Димыч. — Но если хочешь знать, то домовые — почти такие же люди. Как и прочая нечисть. Так ведь раньше говорили?

— Ну да, — погрустнел Андрей. — Избирательные права, профсоюз, Гринпис, прописка.

— Нет у домовых никакой прописки, — хмыкнул Дим Димыч. — Живут где хотят. А вот пенсия им полагается. Но это пока не твой случай. И поверь мне, приятель, если домовой где-то захочет жить, то это хорошее место.

— А здесь хорошее место? — спросил Андрей.

— Здесь? — плюнул на палец и притушил сигарету Дим Димыч. — Дерьмовое. Вот вид только. Никаких шансов. Пошли в дом.

— Зачем же в дом? — помрачнел Андрей. — Если никаких шансов?

— Инструкция, — развел маленькими ручками Дим Димыч. — Пошли.

Он скинул сапоги и потопал внутрь дома. Заглянул на кухню, хлопнул дверью холодильника. Спустил воду в сортире, попил из крана в ванной комнате. Провел пальцами по корешкам книг на стеллажах в гостиной и ступил на лестницу. Ступил и замер. Окаменел. Даже галстук начал распускать на груди. Удивленно оглянулся на Андрея, спросил шепотом:

— Что это у вас светится наверху?

— Свет? — пощелкал выключателем Андрей.

— Нда, — вздохнул Дим Димыч и заскрипел по ступеням наверх. Бледная, замученная, исхудавшая Нюська спала на руках у матери. Та сидела на краю кровати и смотрела заплаканными, но уже просохшими глазами на маленького человека в дверях детской. Руки и ноги Нюськи свисали веревочными концами.

— Вот так, значит, — кашлянул Дим Димыч и едва ли не со слезой оглянулся на Андрея. — Что ж ты, хрен тебя в грядку, тут устроил? Да как же… Ладно… Будет вам домовой. Через неделю. Не сомневайтесь. Обеспечу.

— Кто-то вроде вас? — растерялся Андрей.

— Какой же я домовой? — не понял Дим Димыч. — Обижаешь. Ты кто? Механик? Судя по дому, хороший механик. А я чиновник. А домовой — это состояние нутра. Понял? А я… Выкрест, можно сказать. В каком-то смысле.

— Больно? — Ирина смотрела на Нюську с укором. Хотела посмотреть с сочувствием, которое поднималось выше горла, давило на выплаканные глаза, а получалось с укором. — Это только боль. Нет никакой мерзости. Есть просто боль. Ты ее просто так видишь. Где она сейчас?

— На шкафу, — прошептала Нюська.

Ирина оглянулась. Боль и в самом деле сидела на шкафу, свесив грязные ноги, и точила коготки. Сейчас, действие таблетки ослабнет, и она начнет вонзать эти коготки в Нюськины виски. Но мать боли не видит. Ей кажется, что Нюська бредит. Может быть, она и в самом деле бредит?

— Понимаешь, — Ирина подыскивала слова. — Так вышло. Тебе она представляется грязной и злой девчонкой. Я говорила с врачом. Она сказала, что если бы ты думала, к примеру, о змее, то твоя боль представилась бы тебе змеей. Это персонификация. Ты хочешь отделить боль от себя, а не представив ее, отделить сложно. Понимаешь?

— Нет, — захотела мотнуть головой Нюська, но замерла от стонущей боли в затылке. И змея, которая свилась кольцами на шкафу, довольно зашипела.

— Нет, — повторила Нюська. — Она не часть меня. Она — отдельно!

— Подожди! — вскочила Ирина, привлеченная шумом за окном. — Кто-то приехал.

У калитки стоял шотландец. Он был маленьким, ростом даже меньше Дим Димыча, который и привез его на своей машинке, но ничем не отличался от шотландца. На голову его была надета шапка-беретка с вороньим или черным куриным пером в ней. Под шапкой имелось округлое лицо с выдающимися вперед скулами, дугами бровей и подбородком. Уши торчали в стороны, как им и полагалось, нос был прямым и смотрел вперед и вниз. Усы в этом смысле следовали направлению ушей. Под подбородком на фоне белой сорочки чернела бабочка галстука. Ниже начинался черный жилет, перекрещенный полосой пледа или платка, закрепленного на плече сверкающей заколкой. Еще ниже имелся пояс, свисающий с пояса кошель и точно между поясом и острыми сухими коленями — клетчатый в складку килт. Чуть ниже имелись гольфы и башмаки со стальными пряжками.

— Вот, — пропыхтел Дим Димыч, вытаскивая на середину двора тяжелый чемодан, перетянутый ремнями и застежками. — Заказ прибыл.

— Почему он такой нарядный? — прошептала Ирина, которая замерла на крыльце.

— Шотландец, — пожал плечами Дим Димыч. — Брауни по-ихнему. Говорят, интересный экземпляр, но я ни бельмеса по-шотландски, он ничего по-русски. Я даже имени его не знаю.

— И как же с ним говорить? — спросила Ирина.

— Только этого еще не хватало, — вытер пот со лба Дим Димыч. — Ни говорить,