— Что, и смотреть на него нельзя? — спросила Ирина.

— Да хоть обсмотрись, — вздохнул Дим Димыч, — ну ладно, я поехал. Кажется, ему здесь нравится. Скажите, что вы его берете.

— Что сказать? — не поняла Ирина. — Да и мужа нет, вы же с ним договаривались?

— Какая разница? — топнул Дим Димыч. — Он не вам будет служить, а этому дому. Ну так и говорите от имени дома. Скажите что-нибудь. Ну, не знаю… — почесал затылок агент. — Скажите о’кей, что ли.

— О’кей! — выдохнула, почти простонала в открытое окно Нюська.

Шотландец поднял голову, прищурился, просветлел, затем скорчил горестную гримасу, оглянулся на Дим Димыча, снова посмотрел на Нюську, вздохнул, кивнул и начал осматриваться.

— Нюська! — уже бежала Ирина в дом.

Весеннюю глину брауни месить не стал, потому как земля успела подсохнуть. Но он точно так же обошел вокруг дома, не обращая внимания на Ирину, которая металась в доме от окна к окну. Подергал штакетник на границе участка с соседом, постоял у поленницы дров, заглянул в баньку, в сарай. Понюхал компостную кучу. Сунул нос в почтовый ящик, прикрученный к калитке, неодобрительно покачал головой, подошел к крыльцу, взял в руки выставленный хозяйкой стакан молока и лепешку, понюхал, скривился, размочил в молоке лепешку и вывалил угощение в миску к Джеку. После этого начал раздеваться.

Ирина отпрянула от окна и побежала по лестнице к дочери. Та сияла:

— Мама! У него синие трусы с белым косым крестом! Круглый животик и волосатая грудь! А хвоста нет!

— Нюся! — подошла к окну Ирина.

Брауни уже всовывал ноги в сапоги. На голову он натянул колпак, на себя надел холщевые порты и такую же рубаху почти до колен. Парадная форма аккуратно лежала на чемодане. Над чемоданом был пристроен черный зонт.

— Мама! — прошептала Нюська. — А где он будет жить?

— Не знаю, — как завороженная следила за маленьким существом Ирина. — С ним нельзя говорить.

— Почему? — удивилась Нюська.

— Чтобы не спугнуть, — ответила Ирина.

Брауни, который скрылся за углом дома, вернулся с лопатой и ножовкой.

— Откуда у него ключи от сарая? — удивилась Ирина.

— Ты не читала о домовых? — захлопала глазами Нюська. — Ему не нужны ключи!

— Зато лопата ему нужна, — проворчала Ирина. — Зачем тебе лопата, малыш? Она длиннее твоего роста в полтора раза! Что?

Брауни опустился на одно колено, положил на него лопату и резво укоротил ее рукоять наполовину. Затем поднялся, той же лопатой ловко расщепил обрубок на длинные щепки и начал отмеривать шагами и размечать квадрат прошлогоднего дерна в паре десятков шагов от угла дома. Не прошло и минуты, как он вонзил лопату в землю.

— Что он делает? — спросила Ирина.

— Мне кажется, что он копает себе норку, — радостно предположила Нюська.

Уже ночью, когда прошел этот суматошный день, в котором, опасливо крестя грудь, в почтовый ящик закинул очередную порцию рекламного мусора почтальон, и сосед принес пару банок компотов, которые надо допивать, а скоро весна и чего уж пропадать добру, и тоже застыл в удивлении у забора, и Андрей вернулся с работы и замер у калитки, не веря своим глазам, и брауни углубился в землю на пару метров, после всего этого с книжной полки сползла змея боли. Она заползла в постель Нюськи, стянула холодным хвостом ее грудь и раскрыла зубастую пасть над ее горлом. И в тот самый миг, когда Нюська готова была забиться в судорогах, в окно донесся гнусавый писк каких-то дудок.

— Что там? — застонала Ирина, которая уже привычно сидела над дочерью, приготовив и водку, и тряпки, и лед, и еще что-то, чтобы сбивать температуру и уменьшать боль. — Он с ума сошел? Что это?

Андрей на дрожащих ногах подошел к окну, открыл створки, впустил в комнату весну и истошный вой дудок. В свете полной луны была видна глубокая яма и сидящий на ее краю брауни. В руках он держал кожаный мешок с торчащими из него дудками и, надувая щеки и помогая себе локтями, извлекал из него что-то вроде гнусавой мелодии.

— Не останавливай его, — прошептала в спину Андрею Ирина. — Она спит.

Нюська спала первую ночь за полгода. Брауни играл на волынке часов до двух. Потом перестал. Андрей, который заснул, сидя в кресле в комнате дочери, выглянул утром в окно и бросился вниз. Брауни лежал на краю ямы на спине. По его лицу была размазана кровь, а под глазами виднелись такие же мешки, как и на лице Нюськи после всякой бессонной ночи. «Заговаривать с ним нельзя, трогать его нельзя» — вспомнил Андрей и бросился обратно в дом.

— Ир!

— Ну что ты кричишь? — улыбалась Ирина, потому что улыбалась стоявшая у окна Нюська. Впервые за долгие дни.

— Там…

— Сам посмотри, — посоветовала Ирина, раскладывая таблетки по порционным ячейкам.

Брауни уже очнулся и теперь перетаскивал к яме сложенный в углу участка кирпич.

— Значит, так, — решил Андрей. — Молоко он пить не стал, но ты все равно выставь ему опять молоко и лепешку. И посмотри там у себя в книжках, что любят шотландцы.

— Он же не простой шотландец! — заметила Ирина.

— Какой бы ни был, — засуетился Андрей. — Я на работу, но к обеду вернусь.

— Почему так рано? — спросила Ирина.

— Думаю, что мне придется взять отпуск, — ответил Андрей.

Нюська начала постепенно приходить в себя. Приступы случались все реже, таблетки действовали все лучше, хотя боль окончательно не уходила. Шипела где-то невдалеке. Но волынка звучала каждую ночь. Правда, брауни уже не обливался кровью, хотя и лежал потом в изнеможении по нескольку часов. Он все так же работал без отдыха, но ему помогал Андрей. Не подходил близко, не заговаривал, но делал то же самое, что делал и брауни. Выуживал из сарая доски и брус, подтаскивал бревна и укладывал на траву возле ямы. Видел, что брауни катит со стороны реки замшелый валун, брал тачку и таскал эти валуны день за днем. Замечал, что брауни тащит на спине найденный в сарае мешок цемента, прыгал за руль и привозил из города два десятка таких мешков. Песок, гвозди, жесть, стекло, дерево — все шло в дело. И каждый день Ирина выставляла на крыльцо стакан молока, который вместо с лепешкой неизменно доставался Джеку, стеклянный термос, наполненный горячим и сладким до приторности душистым чаем, ломти ржаного хлеба, блюдо с диковинным шведским блюдом — хаггисом и маленькую стопочку виски. Брауни съедал хаггис сразу, хлеб посыпал крупной солью и запивал горячим чаем во время коротких перекуров. А