Молодица похлопала очами.

— Да жопа же, али ты, Феодосья, жопы не знаешь? — быстрым шепотом пояснила случившаяся рядом просвирница или, как больше нравилось приверженцу философской мысли отцу Логгину, проскурница Авдотья. Разрешив лексическую загвоздку, Авдотья смиренно пробормотала:

— Прости, батюшка, за грех вмешательства в таинство покаяния.

— Грех сей я тебе отпускаю без епитимьи на первый раз, — милостиво согласился отче, радостный от того, что недоразумение, накликанное бесами, разъяснилось, с Божьей помощью. То, что именно Бог выслал подмогу отцу Логгину, пастырю было ясно, во-первых, из звания, вставшей плечом к плечу, ратницы: проскурница Авдотья, по — древлему говоря, дьяконица, — особа духовного звания, а не какая-нибудь баба с пустыми черпалами, дала заслон бесоватию. Во-вторых, просвирница — вдова самого благодетельного образа, и кому, как не ей, подсобить сестре женского полу. В- третьих, — и это было самым вещим знаком, Господь сподобил на помощь отцу Логгину, принимающему исповедь, не звонаря или пономаря, а — проскурницу, которая именно и выпекает хлебцы для причастия после требы исповедания! «Едино в трех! — воссиял отец Логин, — единотрижды!» Под таким научно-обоснованным напором лукавый отступил. И дальше таинство исповеди пошло, как по маслу.

— Ты, значит, Феодосия?

— Аз есмь.

— А грешна ли ты, Феодосия, в грехах злых, смертных, как — то: сребролюбие, пьянство, объядение, скупость, резоимание ложа бо пуповины, срамословие, воззрение с похотью, любодеяние?..

Отец Логгин перевел дух.

— …Свар, гнев, ярость, печаль, уныние… уныние…

Отче растопырил персты веером и по очереди пригнул их к длани — не обсчитался ли, часом, каким грехом?

— …Уныние, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие…

— Погоди, батюшка, — встрепенулась Феодосия: — В празднословии каюсь. Давеча кошка, по горнице игравши да поставец с места свернувши. Ах, ты, говорю аз ей праздно, дура хвостатая! Грешна!..

— «Дура» — не есть празднословие, — поправил отец Логгин. — «Дура» сиречь срамословие. За сей грех налагаю тебе сто поклонов поясных и сто земных три дни.

— Аз, отче, поклоны отвешу, только «дура» — не срамословие, хоть как! — встряла Феодосья. — Елда, прости Господи, или там манда — се срам. А «дура»? Иной раз идет баба глупая — дура дурой!

— Оно, конечно, — важно согласился отец Логгин, вспомнив утрешнюю тотьмичку с пустыми черпалами, — но — отчасти! А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду — сиречь мехирь мужеский, да манду — суть лядвии женские, налагаю на тебя седьмицу сухояста. Гм… Празднословие, братоненавидение, испытание, небрежение, неправда, леность, обидите, ослушание, воровство, ложь, клевета, хищение, тайнопадение, тщеславие…

— Погоди, господин мой отче, — оживилась Феодосья. — Золовка моя на той седьмице на меня клеветала, клевеща, что аз ея пряжу затаскала под одр.

— То ея грех, не твой, — поправил отец Логгин. — Пусть она придет на покаяние.

Батюшка беззвучной скороговоркой сызнова перечислил грехи, вспомнил, на каком закончил, и вновь заговорил:

— …Гордость, высокомудрие, укорение… Укоряла ты золовку за наветы? Нет? Добро… Осуждение, соблажнение, роптание, хуление, зло за зло.

— Чего нет, батюшка, того — нет.

Отец Логгин перевел дух и принялся за «Заповеди ко исповедующимся».

— С деверем блудила ли?

— Да у меня, отче, и деверя нет, чтоб с им блудить, — сообщила Феодосья.

— С братом родным грешила ли?

— С Зотейкой-то?

— Пусть, с Зотеем, если его так кличут.

— Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.

— Так что же ты празднословишь? Не грешна, так и отвечай. А грешна, так кайся, — начал терять терпение отец Логгин.

— А на подругу возлазила ли?

Феодосья задумалась.

— Когда на стог взбиралась, то на подругу взлазила, уж больно высок стог сметан был.

— Возлазила, значит, без греха?

— Без греха, отче.

— А на мужа пьяная или трезвая возлазила ли?

— Ни единожды! — с жаром заверила Феодосья.

— С пожилым мужем или со вдовцом, или с холостым от своего мужа была ли?

— Ни единожды!

— С крестным сыном была ли? С попом или чернецом?

— Да я и помыслить такого не могу — с чернецом…

— Это хорошо, ибо мысль греховная — тот же грех. Гм… Сама своею рукою в ложе тыкала? Или вдевала ли перст в свое естество?

— Нет, — испуганно прошептала Феодосья.

— Истинно?

— Провалиться мне на этом месте! Чтоб меня ужи искусали, вран ночной заклевал, лешак уволок!

— За то, что клянешься богомерзко язычески, — поклонов тебе сорок сразу, как из церкви придешь. Клясться нужно божьим словом: чтоб меня Бог наказал! А не аспидами, филинами да мифологическими идолами.

— Какими, рекши, идолами? — заинтересовалась Феодосья.

— Мифологическими. Сиречь баснословными.

— Какие же сие басни, — растопырила глаза Феодосья, — когда в вашей же бане, ты ведь, отче, на Волчановской улице поселился?.. Так вот, в вашей бане банник прошлое лето младенца грудного, чадце отдоенное, утопил. Матерь его, Анфиска, из бани нага выскочила и на всю улицу возвопила: «Васютку моего банник утопил в ушате!» Васютка у нее хоть и нагулянный был, а все одно жалко! Отец Нифонт на другой день нам на проповеди сказал: то Анфиске с Васюткой наказание за грех блудного очадия и рождения, и в том самое-то ужасное наказание, что не Бог чадо покарал, а банник леший.

— Тьфу! — сплюнул отец Логгин. — Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!

— А вот, и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому, в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит, либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.

Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плеская губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», — пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил вопросить:

— Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?

— Нет, отче, — пламенно заверила Феодосья. — Как можно?

— Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?

— Нет, отче.

— Кушала ли скверны семенные?

— Нет, отче, не было такого ни единожды, — перекрестясь, заверила Феодосья и, помолчав мгновение, спросила: — Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Неужели это скверно? Скверны — от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?