Вот он уже прожил десять лет. А отца его, которого тоже звали Джим Гласс, вот уже десять лет и неделя как нет в живых. Было о чем поразмыслить до начала завтрака.

Мама вынула из печи хлеб и положила его в соломенную корзину. Джим понес корзину в столовую. Дяди сидели у длинного стола.

– А это кто такой? – спросил дядя Корэн.

– Не знаю, – отозвался дядя Эл.

– Кто бы он ни был, – заметил дядя Зино, – выглядит он забавно.

– Вы ж все знаете, кто я, – сказал Джим.

– Не стал бы этого утверждать, – ответил дядя Корэн.

– Я Джим.

– Это как это? – удивился дядя Эл.

– Да ладно вам, – сказал Джим.

Дяди Джима были высокими, худощавыми мужчинами, широкоплечими, с большими руками. Каждое утро они все вместе съедали две дюжины лепешек, омлет из дюжины яиц и тарелку ветчины. После этого они пропускали по кружечке черного кофе и высокому стаканчику парного молока.

– Эти лепешки ты там взял? – спросил дядя Зино.

Джим кивнул.

– Тогда присаживайся.

Во всем, что Джим ни делал, он старался подражать дядям. Он поедал лепешки и яйца до того момента, когда начинал понимать, что его может стошнить. Когда дядя Зино в конце концов заметил: «Не хватит ли тебе наворачивать, Док?» – Джим опустил вилку, будто получил на то разрешение.

Дядя Зино был старшим дядей Джима. Ему перевалило за сорок. Дяди Корэн и Эл были близнецами. Каждый из них клялся, что не похож на другого, хотя, ясное дело, это было неправдой. Они выглядели абсолютно одинаково, если не знать их как следует. Но даже те, кто знал, случалось путали их. Никому из дядей не казалось смешным, что они жили в одинаковых домах. Дяди Эл и Корэн построили их, когда еще были молодыми, но, как и дядя Зино, так никогда и не женились. В большинстве комнат у них и мебели-то не было; кухонная плита имелась только в доме у дяди Зино.

Мама Джима готовила и стирала на всех. Когда она сказала, что это для нее слишком трудно, дяди наняли еще одну женщину ей в помощь. Дядя Корэн заправлял продуктовой лавкой и хлопкоочистительной машиной. Дядя Эл управлялся на фермах. Дядя Зино работал на фермах вместе с дядей Элом и по утрам в воскресенье запускал мельницу. Будучи главой семьи, он присматривал за всеми остальными. Время от времени дяди злились друг на друга, и на несколько дней дядя Эл и дядя Корэн удалялись в свои дома сразу же после ужина. Там они и сидели, каждый у своего очага, каждый на своем крыльце, и советовались сами с собой, пока гнев не утихал. Хотя в общем-то все в семье ладили друг с другом, так что грубые слова непривычно резали ухо Джиму, все равно как гимн, сыгранный не в том ключе.

Джим похлопал себя по животу:

– Теперь я продержусь до обеда, – сказал он.

– Ты основательно подкрепился, – сказал дядя Корэн.

– Понятно, – сказал Джим, – мне ж теперь десять лет.

– Ну-ну, – проговорил дядя Эл.

– Я тут подумал, что мне пора уж выходить на работу вместе с вами, – заявил Джим.

– Гм, – сказал дядя Зино.

– Я подумал, может, я буду полезен. Смогу рыхлить кукурузу.

– Мы вообще-то принимаем помощь только из надежных рук, – заметил дядя Зино. – На тебя можно положиться?

– Да, сэр, – ответил Джим.

– И ты не боишься работы?

– Нет, сэр.

– Что скажете, ребята? – спросил дядя Зино.

Дяди Эрл и Корэн посмотрели друг на друга. Дядя Корэн подмигнул.

– Думаю, он подойдет, – сказал дядя Эл.

– Тогда давайте попробуем, – отозвался дядя Зино.

Рабочий день

После завтрака дядя Корэн пошел открывать лавку. Джим поехал в поле на грузовике с дядей Зино и дядей Элом. Он стоял в кузове грузовика и смотрел поверх крыши кабины. Одной рукой он придерживал соломенную шляпу, а другой держался за борт грузовика. В этот ранний час мир вокруг казался сотворенным заново, еще не завершенным; воздух, все еще сладкий от росы, казался новым изобретением. В низине у реки среди деревьев бродили еще призраки тумана. Шоссе вело прямо к восходящему солнцу; но стоило только солнцу оторваться от дороги, как оно сразу отдалилось и от них. Небо за какой-то миг, который Джим не смог и заметить, так быстро он прошел, – окрасилось в синий цвет, будто пробуя его впервые и сомневаясь, понравится ли такой цвет всем. И Джим рассмеялся, сам не зная почему.

У берега реки их встретили пятеро чернокожих мужчин, которые выполняли полевые работы. Они жили в лесу на холме за новой школой. Работники подошли к грузовику и без лишних слов взяли мотыги из кузова. Джим выхватил себе самую новую мотыгу. Ее черенок был еще блестящим, лак с него еще не слез, а лезвие еще не тронуто ржавчиной. Дядя Зино покачал головой.

– Эту, друг, ты отдай-ка Аврааму, – сказал он.

У Авраама были седые волосы. Он помнил еще тот день, когда солдат сказал ему, что он свободен. Большинству людей, что жили на холме, он приходился отцом или дедом. Джиму не хотелось отдавать Аврааму свою мотыгу.

– Я хочу эту мотыгу, – сказал Джим.

– А я вот эту, – предложил Авраам и взял из кузова последнюю. Черенок ее был наполовину отломан. Все остальные мотыги уже разобрали.

– Эта для Джима, – сказал дядя Зино. Он взял новую мотыгу у Джима из рук, а Авраам передал Джиму мотыгу с разбитой ручкой. Джим понимал, что лучше сейчас промолчать.

– Что ж, пройдемся мотыгами, – сказал дядя Зино.

– К обеду ты будешь радоваться, что взял эту, – сказал Авраам. – Она хорошая и легкая.

Джим все еще злился.

– Мне сегодня десять лет, – сказал он.

– Вот это да! – ответил Авраам.

Вместе с дядями и работниками Джим пошел по влажной траве в дальний конец к кромке поля. Трава промочила насквозь штанины комбинезона; они холодно липли к ногам. Мужчины друг за другом выходили из ряда и вставали с расчетом, чтобы за каждым осталось по две полосы. Каждый пройдет один ряд до конца, а потом вернется назад по другому ряду. Тогда каждый из них возьмет еще по две полосы. Так они взрыхлят все поле. Джим взял себе две борозды рядом с дядей Зино.

Дядям кукуруза была по колено, а Джиму доходила почти до пояса. Поле занимало тридцать акров. Чтобы все его прополоть и взрыхлить, потребуется несколько дней. А после того, как они закончат, дядя Эл придет с мулами и культиватором и пройдется плугом по междурядьям. Тогда уж