— Томская! Том-ска-я!

Несколько пожилых служительниц

визгливо вторили им, обнимая пышные охапки цветов.

Жена Степанова заразилась общим энтузиазмом и тоже отбивала ладони, выкрикивая: «Браво!» Василий Никитич улучил момент и наклонил голову к маленькому уху жены.

— Кто такая Томская? — громко прошептал он.

—Снегурочка! — ответила Маша, почему-то тоже громким шепотом.

Степанов наконец разглядел оперную приму как следует. Ничего особенного. Певица как певица. Полноватая, в аляповатом сарафане, на голове — кокошник, на грудь спускаются искусственные ярко-блондинистые косы, на лице — слишком яркий грим. Он попытался вспомнить, как пела Томская. Кажется, и вправду хорошо!

Тенору Лелю также много аплодировали. Аплодировали и Весне, о скандальных похождениях которой многие в московском «высшем свете» были осведомлены. Хлопали и бархатному баритону Мизгирю. Аплодисменты волнами прокатывались по галерке, балконам, партеру и ложам. Степанов вдруг подумал, что напрасно пожадничал и не купил цветов. Как было бы приятно Маше увидеть кого-нибудь из исполнителей с букетом, который принес в театр ее муж! Когда еще они попадут в Большой!

Зрители медленно покидали зал. Степанов удерживал жену под руку. Напоследок он оглянулся и случайно заметил, как покачнулась на сцене Томская. Мизгирь и Лель подхватили певицу. «Должно быть, устала! — предположил Степанов. — Нелегкая все же это работа: распевать арии почти три часа кряду!»

Все устремились за пальто и шубами.

Зрителей выпускали из боковой двери, парадный ход был уже заколочен в ожидании ремонта. Степанов вынул ключи, затем помог жене сесть в машину. Внезапно на тротуар с характерным грохотом посыпались осколки. Степанов резко вскинул голову. Так и есть! Окно на четвертом этаже было разбито. В ярком световом прямоугольнике метались две темные фигуры — мужчина и женщина. Она рвалась к окну, он тащил ее прочь. Отчаянный женский вопль летел вниз. Многие приостановились. Маша, опустив стекло, выглянула с любопытством. Степанов колебался. Может быть, взбежать по ступенькам, вернуться, узнать, в чем дело? Или глупо вмешиваться в чужую семейную ссору?

Зрители расходились и разъезжались. Мимо скромного авто Степанова пронесся роскошный красный «Ягуар». Появился Овчинников в дубленке и усадил свою Амалию, укутанную в норку, в представительный, хотя и несколько уже старомодный «Мерседес». Степанов твердо решил не возвращаться в театр, а ехать домой.

На другой день следователя ожидал неприятный сюрприз. Дело об исчезновении певицы Томской. Убийство?

Сцена вторая

Спустя час Степанов уже был в Большом. Не предполагал он, что придется вернуться так скоро! Надо было выяснять обстоятельства происшествия, опрашивать свидетелей. У входа Степанова встретил директор театра собственной персоной. Этот суетливый человечек носил странную фамилию Скромный.

Днем в Большом было неуютно, даже некрасиво. Уже громоздились строительные леса, наводившие невольно на мысль о бренности всего земного. Только теперь Степанов заметил их. Снегопад утих, небо прояснилось. В коридорах посвистывали сквозняки. Старинный лифт гулко дребезжал. Директор тряс копной седых волос и о чем-то с жаром рассуждал. В его кабинете стены были обшиты дубовыми панелями. Клетка, в которой сидел огромный попугай, удивительно разноцветный, сразу привлекала внимание. Дверца клетки была открыта. Директор ловко просунул руку, ухватил горсть зерен из кормушки и поманил птицу. Попугай клюнул зерна из ладони хозяина, покружился по комнате, опустился на плечо директора, затем вернулся в клетку. Директор предложил Степанову присесть. Но тут зазвонил телефон. Скромный схватил трубку. Василий Никитич надеялся, что директор быстро закончит этот непредвиденный телефонный разговор. Но тот, «два обменявшись несколькими словами с невидимым собеседником, протянул трубку Степанову. Жест выглядел даже слегка подобострастным.

— Вас! — учтиво произнес директор.

Василий Никитич с некоторым недоумением принял трубку.

— Сафьянов. Михаил Михайлович, — представился приятный баритон.

Конечно же, Степанов прекрасно знал, кто такой Сафьянов! Но как же теперь держать себя?

— Слушаю!

Степанову хотелось говорить спокойно, по-деловому. Вдруг обожгла мысль: а если не тот Сафьянов, если однофамилец? Степанов обернулся. Выражение лица директора ясно говорила: тот, тот! На другом конце провода выдерживал паузу премьер-министр страны. Он ждал. Но чего он ждал? Наконец молчание прервалось. Сафьянов: небрежна полюбопытствовал:

— Ну-с! Как дела?

Голос у него был полнозвучный, но мягкий, настоящий барский голос! Этот голос, конечно же, воспринимал лесть собеседников как должное, но в ответ никогда не хамил!

Степанову оставалось только сохранять спокойствие.

— Я только что приехал... Еще не успел...

— Ну-у! Вы там поаккуратнее! — мягко пророкотал барский голос. — Скромный знает! И держите меня в курсе.

Трубка взорвалась частыми гудками в руке следователя. Степанов смотрел на директора с некоторым удивлением. Тот истолковал удивленный взгляд важного посетителя по-своему:

— Простите! Забыл представиться. Скромный. Фамилия. — Директор хихикнул. — Венцеслав Аркадьевич!

— Степанов, Василий Никитич, — произнес Степанов почти машинально.

Они пожали друг другу руки.

Степанов решил, что пора приступать к работе.

— Венцеслав Аркадьевич! Заявление о том, что певица Томская исчезла, сделал некто Тимошенков. Он утверждает, что произошло убийство, но кто он, собственно?

Директор удобно расположился за столом. Степанов скользнул быстрым взглядом по его скрещенным на зеленом сукне пальцам. Мизинец левой руки украшал крупный перстень с яшмой. Скромный покачал головой:

— Тимошенков? Нет, я бы с ним в разведку не пошел! — Директор коротко хохотнул. — Ну, конечно, народный, конечно, лауреат и все прочее... Но алкоголик! Сам безнадежно загубил свой талант. Однако делать нечего! Мы добрые! Даем иногда попеть! Вот вчера, например, он исполнил партию Мизгиря...

— Вчера я как раз был в Большом.

— Так вы — любитель оперы? — Директор оживился.

Степанов, в свою очередь, смутился и даже почувствовал, что краснеет:

— Да нет, не то чтоб очень!..

Звякнули ключи, раздался щелчок.

распахнулась дверца сейфа. Скромный протянул следователю два билета:

— Прошу!

Степанов отнекивался, но Скромный настаивал. Пришлось согласиться.

— Мы же теперь с вами вместе работаем! — глаза директора сверкнули за стеклами очков почти радостно.

«Ну и пусть! — подумал Степанов. — В конце концов, дают — бери! А Машке пока ничего не скажу. Будет ей сюрприз!»

— Так вы, Венцеслав Аркадьевич, полагаете, что Тимошенков ошибся?

— Простите, но в состоянии алкогольного опьянения...

— На сцене он не показался мне пьяным.

— Да ведь он тридцать лет на сцене! Поднаторел! Он будет совершенно пьян, а вы, неискушенный зритель, ничего не заметите!

— Но он настаивает, что произошло убийство!

Директор всплеснул руками:

— Какое убийство! Не было никакого убийства! Да, в сущности, ничего и не случилось! Да, Галина вчера не вернулась домой из театра. И что с того?! Артистка! Женщина, наконец!

Степанов начал прощаться. Они спустились в дребезжащем лифте. Внизу к следователю кинулся Мизгирь — Тимошенков.