— Ты «лепила»?

— Я исцеляю солями, — с достоинством ответил попутчик. — В мире науки меня знают как Альберта Калужского, который крепит жидкую воду медицинской теории в насыщенный раствор солью врачебной практики.

Воины, не сговариваясь, пропустили представление мимо ушей.

— Я Щавель, это Жёлудь, а вот этот молодец со щитом — Михан.

— О, лесной народ из Ингрии, разрази меня ангедония!

— Да, путь неблизкий, — согласился Михан.

— Как такой почтенный человек оказался вдали от дорог? — перебил Щавель.

— Я ходил в Старую Руссу за тремя солями, которые встречаются лишь в её минеральных источниках. Там попросили врачевать жену председателя в Подберезье, потом надо было лечить родовую горячку в Спасской Полисти, оттуда я ушёл бороться с засильем мракобесья в Селищи. Затем меня попросили вылечить зубы в Лесопосадке. Зубы я вылечил, но не только не заплатили, а до тракта не подбросили, порази их китайский анорак.

— Конченый народец живёт в Лесопосадке, — кивнул Щавель.

— Их даже разбойники не остановили, хотя я видел их как вас сейчас.

— Где ты их видел?

— За поворотом у съезда с тракта. Должно быть, стерегут тех, кто едет с ярмарки.

— Ты помнишь эту дорогу?

— Конечно, помню, — сказал Альберт. — Моя память крепче алмаза и рассчитана Создателем на вечность, не меньше.

По вершинам деревьев задул ветер. Лес зашумел, на голову путникам посыпалась колючая животворная педерсия.

— Думаю, нам стоит остановиться, — решил Щавель. — Поесть самим и покормить Хранителей.

Для завтрака выбрали прогалинку между сосен, захавали по паре вяленых карасей, уделили внимание доктору. Потом охотники разошлись и укрылись за деревьями. Каждый достал из сидора мешок, из мешка мешочек, из мешочка мешочечек, а из мешочечка свёрточек. В руках у Щавеля оказался резной идол, тёмно-коричневый от помазаний. Ручки Хранителя были намечены на теле резцом как прижатые к телу, в левой руке был лук, в правой — пук стрел, что означало скорострельность. Идол Жёлудя был светлее (ведь парень и жил меньше отца), а стрела была одна, но длинная, что символизировало дальность. Хранитель Михана представлял собой корень в виде осьминога, и смысл концепта был доступен только его владельцу. Воины достали из мешка обломок кости, раскололи обухом ножа, выгребли жирный мозг и помазали идолов, шепча обращения. Просили, в общем-то, одного — удачи.

Целитель терпеливо дожидался возле горки рыбьих голов и чешуи, снисходительно качая головой. Он не мог понять дикости лесных людей, отринувших несомненную силу Отца ради кратковременной поддержки ничтожных бесов, но был толерантен и сознавал целесообразность религиозной терпимости: ведь впереди ждали разбойники.

На земле новгородского князя казнить имел право лишь князь. Путники не думали об этом. Парни не знали о законе, у Щавеля имелись свои соображения, а лекарь Альберт надеялся, что на оружных не нападут и всё как-нибудь обойдётся.

За деревьями посветлело. Дорога сворачивала, впереди послышалось фырканье лошади и деловитый мужской гомон. Щавель поднял ладонь. Путники остановились. Так же молча изготовились. Лучники перевесили колчаны на левое бедро, Михан снял со спины щит, нацепил на руку, взял дротик. Воины бесшумно скользнули в подлесок, оставив Альберта Калужского стоять столбом и ждать милости судьбы.

Из кустов было хорошо видно поляну возле обочины и людей, роющихся в телеге. Поодаль смиренно дрожал мужичок в одном исподнем.

— Уйдём в лес? — негромко спросил Жёлудь.

— Зачем? — отрешённо произнёс Щавель. — Нападём сами. Вы же молодые, идёте на войну. Тренируйтесь.

— Их пятеро! — шепнул Михан.

— Риск есть, — рассудил Щавель. — Ты будешь держать их на расстоянии десяти шагов от нас, не ближе. Вяжи их и сам под выстрел не подставляйся, не шныряй вбок без особой нужды.

Он вложил стрелу в гнездо тетивы и поднял лук.

Когда началось, не все деловитые мужики поняли, что их начали убивать. Трое повалились почти сразу. Щавель выстрелил дважды. Михан выломился из кустов и метнул дротик, пробив грудь дородному мужику в сизом кафтане, тут же взял наизготовку второй. Грабитель со стрелой в животе поднялся и побежал к нему на подгибающихся ногах. Михан прыгнул навстречу, жёстко ударил щитом в лицо, сбил наземь, заколол.

— Давай, сынок, — приказал Щавель, — работай по людям.

Последний ринулся на Михана и успел замахнуться секирой, когда стрела, пущенная Жёлудем, воткнулась в шею. Грабитель вырвал стрелу, сразу ударила толстая струя крови. Схватившись за горло, разбойник некоторое время стоял корчась, словно пытаясь удушить себя и при этом отчаянно борясь со своими руками, но жизнь ушла, и он рухнул. Михан с булавой караулил каждое его движение, готовясь размозжить череп, но добивать не потребовалось. Лучники вышли на поляну. Ограбленный крестьянин немедленно сел на корточки, закрыл голову руками.

— Не дрожи, бедолага, — хохотнул Михан. — Мы-то тебя не тронем!

Сочтя меру учения для первого раза достаточной, Щавель собственноручно дорезал тех, кто подавал признаки жизни. Лучники вытащили свои стрелы, обтёрли об одежду убитых. Жёлудь бережно приподнял голову разбойника, снял медальон и повесил на свою шею. Присмотревшись, взял нож. Запасным ножом обзавёлся и Михан. Взвесил в руке секиру, поколебавшись, отложил — длинна и тяжеловата. Щавель откинул полу сизого кафтана, сорвал мошну, прикинул, кивнул сам себе удовлетворённо.

Взбодрённый молодецким пендалем Михана, лапотник вытащил из-под воза притаившуюся жену, взгромоздился на мешки и погнал на лесную дорогу. Он не чаял унести ноги и молился теперь своему деревянному богу, чтобы незнакомцы не передумали.

— Пора вам причаститься, парни, — Щавель распорол рубаху на трупе вожака, сделал длинный разрез по пузу, вырвал кровоточащую печень.

— Это как с медведем, дядь? — сглотнул Михан.

— Вроде того, — Щавель зацепил большим пальцем край, дёрнул ножом, протянул Жёлудю. — Запори-ка чутка, пока тёпленькая.

Жёлудь сунул в рот печёнку и принялся старательно жевать.

— Теперь ты, Михан.

Молодец принял свою долю, оглядел недоверчиво, проглотил ком.

— Медведя же ел? — спросил Щавель, отрезая для себя оковалочек.

— Я и медведя-то не очень, дядя Щавель.

— Что ж отец не выучил тебя?

— Как-то с младости не приемлю сырого… — замялся парень.

— Ничего, привыкнешь, и я с вами заодно.

Михан зажмурился, затолкал кусок в пасть и стал перемалывать его зубами.

— Нет ничего лучше вражеской печёнки после боя, она сил прибавляет. Чувствуете, парни, как сил прибавилось?

— Чувствую, — улыбнулся Жёлудь.