Как я узнал немного позднее, группа минирования отряда на момент ввода в Афганистан была укомплектована разведчиками-минерами 173-го отряда и 12-й бригады, которые имели соответствующую подготовку и спецназовский дух. Командиры групп на начальном этапе неоднократно пытались применять мины, но работать приходилось под самым носом у «духов»[1], и потому всякий раз, как только минеры выходили к дороге с зарядами, их, а значит, и группу обнаруживали. В результате командиры групп постепенно отказались от мысли применять мины в засаде.

Хотя конкретных результатов подрывники не давали, группа честно делала свою работу. Но те, кого набирали и готовили еще в 12-й бригаде спецназа, постепенно уволились в запас и их сменили бойцы, прибывшие из обычных инженерных учебных полков, что отрицательно сказалось на качестве состава группы, а потом и роты. Поэтому на «выходы» этих «минеров» командиры групп брали неохотно, а роль их сводилась к роли автоматчиков, у которых есть мины. Случаев грамотной, результативной работы минеров не было.

Внутреннюю обстановку в роте здоровой также не назовешь. Низкий боевой дух приводил к тому, что «на войну» не рвались, а по возможности даже избегали. Встречались отдельные «экземпляры», которые за полтора года службы сходили на «боевые» четыре раза. При этом подробности каждого, на мой взгляд, рядового «выхода» вспоминались ими со священным трепетом.

Рота минирования более походила на комендантскую: участвовала в проводке отрядных колонн, старательно несла караульно-постовую службу и отличалась поддержанием образцового внутреннего порядка. Помню даже попытки добиться «отбития кантов» у одеял на кроватях, и это в палатках в условиях Афганистана.

Поэтому как человек, прошедший два учебных полка и имеющий представление о том, каким должен быть уровень познаний и подготовки разведчика-минера в спецназе, я оценивал уровень боевой подготовки роты на слабенькую троечку.

«Каков поп, таков и приход» — гласит старинная русская пословица. Она в полной мере отражала состояние дел в роте. Нет, внешне все было очень хорошо и даже более того — прекрасно. Прекрасно ровно настолько, что наш командир роты старший лейтенант Кочкин умудрился в Афганистане в одном из самых боевых подразделений спецназа 40-й армии, не выходя из расположения на войну, получить досрочно звание «капитан» именно за образцовый внутренний порядок. В день присвоения звания он построил роту и объявил: «Капитаном я стал в 25 лет, в 27 буду майором». В ответ по солдатским шеренгам прошел стон…

Капитан Кочкин, командир роты минирования 173 ооСпН, осень 1985 г.

Боевые трофеи Кандагарского отряда

Подрывники первого выпуска 467-го оупСпН, в Кандагарском батальоне спецназа, осень 1987 г.

Результат засады спецназа на караван противника, уничтоженный пикап «Симург»

Внутренний порядок, строевая выправка, ротное хозяйство — все это было его коньком. Он был типичным хорошим офицером мирного времени. И если бы было можно, он бы до замены не ходил на войну, а занимался тем, что ему близко и дорого. К сожалению, близко и дорого его сердцу карьериста было и знание обо всем, что творится в роте. Поэтому он выстроил в роте систему стукачества и доносительства, которую смог бы оценить сам Лаврентий Павлович Берия. Стараниями Кочкина в роте был создан круг избранных — «лиц, особо приближенных». Как это обычно и бывает, человеческие качества этих личностей оставляли желать лучшего.

Тем не менее жизнь, как и люди, состоит из полутонов, и было бы несправедливо мазать Кочкина только черной краской. Как бы то ни было, он был способный офицер, не лишенный определенных дарований. Но, как мне кажется, Кочкин поздно спохватился, что здесь не Союз и деятельность офицера оценивается по результатам его подразделения. А результаты спецназа на этой войне — это забитые караваны и разгромленные базы «моджахедов». Бойцы подразделений 173-го отряда решали задачи куда более важные, чем подметание дорожек и выравнивание по нитке солдатских кроватей. Будучи человеком неглупым, Кочкин понимал, что со временем от него будут требовать больше, чем блистать на смотрах и проверках.

Он попытался вытянуть боевую работу в роте на нужный уровень. Сам он был неплохо подготовлен в профессиональном отношении, но опереться ему в этом в его роте было не на кого. Поэтому его ставка была на меня, недавно прибывшего. Это меня в целом устраивало. В то время мои интересы по созданию боевого коллектива совпадали с интересами ротного. В конце ноября я узнал, что на Кандагарской пересылке ждут распределения по бригадам мои бывшие курсанты из Чирчикского учебного полка. Я предложил Кочкину самим отобрать бойцов в роту, пояснив, что был сержантом в учебной роте и знаю их личные качества. Кочкин заинтересовался предложением и приказал мне составить список фамилий. Таким образом, уже осенью в роту прибыли хорошо обученные разведчики-минеры первого выпуска 467-го оупСпН[2].

Первый результат мы дали 13 января 1986 года. Под Кандагаром минами был остановлен караван из трех автомобилей, два из них во время боя загорелись. Реактивные снаряды, лежащие в кузовах, стартовали и накрыли близлежащий кишлак, где находились моджахеды. Третий автомобиль, груженный трофеями, под прикрытием «брони»[3]своим ходом пригнали в батальон. Со стороны спецназовцев потерь не было.

Кочкин был вне себя от радости: «Мы первые в спецназе остановили машины минами». Не знаю, насколько это утверждение соответствовало действительности, но верно было одно: теперь он мог претендовать на место в одном ряду с боевыми офицерами отряда, которые, откровенно говоря, заметно его сторонились. Его карьеризм был слишком очевиден.

Повернувшись «лицом к войне», он стал настойчиво внедрять новые средства взрывания. Появление на вооружении роты беспроводных радиолиний ПД-430 позволило управлять подрывом с больших дистанций, не демаскируя группу проводами. Вот только время для обучения и слаживания боевого коллектива было безвозвратно потрачено на пускание пыли в глаза, развитие «стукачества». Одним словом, боевой коллектив Кочкину создать не удалось. Несмотря на «свежую кровь», пацифистский дух в роте преобладал.