в конце I века до н. э., что может свидетельствовать только об одном – книги Магона все еще сохранялись на языке оригинала. Вне всякого сомнения, перевод трактата Децимом Силаном на латинский язык был сделан значительно раньше.

Из литературного наследия Карфагена уцелел и «Перипл Ганнона», где рассказывается о путешествии карфагенян вдоль западного побережья Африки. Но произошло это только потому, что «Перипл» был в свое время переведен на греческий язык любознательными эллинами. Немалую роль сыграло и то, что он был записан на стене храма Баала в Карфагене и доступен для всеобщего обозрения, а не написан на папирусе или коже. Иначе бы тоже канул в Лету…

Сохранность греческих и римских письменных источников по истории Первой Пунической войны оставляет желать лучшего, поскольку разделы, посвященные этой теме в трудах историков античности, в силу объективных и субъективных причин просто не дошли до наших дней. А если и сохранились, то излагают ход боевых действий либо в отрывках, либо в краткой и сжатой форме. Рассмотрим вопрос более подробно.

Основная информация по истории первой войны Рима с Карфагеном содержится во «Всеобщей истории» Полибия. Но здесь есть несколько моментов, на которые хотелось бы обратить внимание. Дело в том, что Полибий не ставил перед собой цель подробно описать историю Первой Пунической войны. Рассказ об этой войне и восстании наемников, которое последовало по ее окончании, несмотря на масштаб описываемых событий, занимает у Полибия всего одну книгу. Связано это с тем, что греческий историк первые две книги своего труда отвел под введение, где в сжатой форме изложил события, предшествующие Второй Пунической войне. Сам он об этом написал так: «Содержащееся в двух книгах введение уяснит читателям, что покорение мира своей власти римляне задумали и осуществили с помощью верно рассчитанных средств» (I, 3). Таким образом, история Первой Пунической войны служила Полибию лишь своеобразным прологом к рассказу о Второй и Третьей Пунических войнах и эпохе больших римских завоеваний в Восточном Средиземноморье. Не более. Невзирая на все эти недостатки, именно повествование греческого историка дает самую подробную информацию о первом вооруженном конфликте между Римом и Карфагеном. Несмотря на небольшой объем введения, Полибию хотелось дать как можно больше информации об этих судьбоносных событиях. Он логично разъясняет свою позицию: «Немного подробнее мы постараемся изобразить первую войну между римлянами и карфагенянами из-за Сицилии» (I, 13). Таким образом, благодаря похвальному желанию Полибия донести до читателя как можно больше сведений, у нас есть связный рассказ о Первой Пунической войне.

При написании «Всеобщей истории» Полибий активно использовал труды своих предшественников, в частности греческого историка Филина, уроженца сицилийского города Акрагант (Diod. XXIII, 8). Борьба за Акрагант между римлянами и карфагенянами на первом этапе войны имела важнейшее стратегическое значение. И кому, как не Филину было знать все нюансы этого противостояния! Историк из Акраганта придерживался откровенных антиримских взглядов, и Полибий не преминул на данный факт обратить внимание. Другим автором, на которого неоднократно ссылался Полибий, был Квинт Фабий Пиктор, римский историк-анналист[2], живший во второй половине III века до н. э., автор «Анналов», написанных на греческом языке. Естественно, что симпатии Пиктора были на стороне его соотечественников. Но Полибий не удержался и подверг аргументированной критике подход к освещению исторических событий Филина и Фабия, а заодно высказал свое мнение о том, в чем заключается первейшая обязанность историка. И сделал он это на примере Первой Пунической войны: «Остановиться на этой войне побуждало меня, кроме вышесказанного, и то обстоятельство, что писавшие о ней Филин и Фабий, хотя и почитаются весьма сведущими историками ее, сообщают нам известия не вполне точные. Принимая, впрочем, во внимание жизнь их и настроение, я не думаю, что они намеренно говорили неправду, мне кажется, с ними случилось нечто подобное тому, что бывает с людьми влюбленными. Так, благодаря своему настроению и вообще благоговению к карфагенянам Филин находил все действия их разумными, прекрасными и великодушными, во всем этом совершенно отказывая римлянам. Фабий поступал наоборот. В обыденной жизни подобного рода пристрастие, быть может, не заслуживает осуждения, ибо человек честный обязан любить своих друзей и свое отечество, разделять их ненависть и любовь к врагам их и друзьям. Напротив, тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо забыть все это и нередко превозносить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки в их поведении. Как существо живое делается ни к чему не годным, раз у него отнято зрение, так вся история обращается в бесполезное разглагольствование, раз она лишена истины. По этому же самому мы не должны непременно обличать друзей или восхвалять врагов; не следует смущаться тем, если одних и тех же людей приходится раз порицать, другой раз хвалить, ибо невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимы, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались. Итак, в историческом повествовании необходимо отрешиться от деятелей и лишь к самым действиям их прилагать соответствующие мнения и суждения» (Polyb. I, 14).

В дальнейшем Полибий вновь подвергнет убедительной критике как труд Фабия Пиктора, так и самого историка: «С какою целью я упомянул о Фабии и его сочинении? Не из боязни того, как бы его рассказ не был принят кем-либо с доверием, ибо нелепость его очевидна для читателей сама по себе и без моих объяснений, но для того, чтобы напомнить людям, которые возьмут в руки его сочинение, что следует обращать внимание не на имя писателя, но на содержание его сочинения. Ибо иные читатели обращают внимание не на то, что пишется, а на личность пишущего, и, зная, что писатель был современником описываемых событий и членом римского сената, по тому самому принимают всякое известие его за достоверное. Я же утверждаю, что хотя и не должно пренебрегать показаниями этого историка, однако не следует считать его непогрешимым, напротив, читатели обязаны составлять свои суждения на основании самых событий» (Polyb. III, 9). Вне всякого сомнения, Фабий Пиктор был человеком пристрастным и грешил тем, что многие факты трактовал в пользу своих соотечественников, очень любил занижать римские потери и преувеличивать вражеские, что нашло отражение и в работах последующих поколений римских историков, активно использовавших «Анналы» Фабия, в том числе и Тита Ливия, чей эпический труд «История Рима от основания города» мог бы стать важнейшим источником по интересующему нас вопросу. Но не стал. Потому что вторая декада «Истории», книги с XI по XXI, где подробнейшим образом излагалось описание Первой Пунической войны,