А потом пришла Лусила, пожилая женщина из Кауки. Она вообще со мной не разговаривала и продержалась у нас дольше всех.

По утрам, когда я была в школе, мама занималась домашними делами: ходила по магазинам, оплачивала счета. В полдень забирала папу из супермаркета, и они вместе обедали дома. Потом он уезжал на работу на машине, а она оставалась дома ждать меня.

Когда я возвращалась, она лежала в постели с журналом. Ей нравились «Ола», «Ванидадес», «Космополитан», там она читала о жизни известных женщин и рассматривала крупные цветные фотографии: дома, яхты, вечеринки. Я обедала, она листала журналы. Я делала домашние задания, она листала журналы. В четыре по единственному телеканалу начиналась передача, я смотрела «Улицу Сезам», а она листала журналы.

Как-то раз мама мне рассказала, что незадолго до окончания школы она дождалась дедушку с работы и сказала ему, что хочет пойти учиться в университет. Они сидели в комнате бабушки с дедушкой. Дедушка скинул гуайяберу на пол и остался в одной майке – большой, волосатый, с круглым теплым животом. Вылитый медведь. Он посмотрел на маму странным незнакомым взглядом.

– На юридический, – сказала мама, набравшись смелости.

У дедушки набухли вены на шее, и самым суровым тоном он сказал маме, что приличным девушкам полагается идти замуж, и никаких университетов и юридических ей не видать как своих ушей. Я прямо слышала его жуткий голос, как из громкоговорителя, и видела, как моя мама, совсем крошечная, пятится к стене.

Меньше месяца спустя дедушка умер от инфаркта.

В кабинете у нас дома была стена, увешанная семейными фотопортретами.

Снимок моих бабушки с дедушкой, маминых родителей, черно-белый, в серебряной рамке. Он был сделан в клубе, на последней новогодней вечеринке, на которой они были вместе. Кругом летал серпантин, люди в шляпах дудели в игрушечные рожки. На фотографии бабушка с дедушкой, смеясь, размыкали объятия. Он – великан в смокинге, в бифокальных очках, с бокалом в руке. Волос на теле не видно, но я знала по другим фотографиям и по маминым рассказам, что они были повсюду: на руках, на спине, в носу и даже в ушах. Моя бабушка – в элегантном платье с открытой спиной, с пышно уложенной короткой стрижкой, в руке – портсигар. Высокая и худая, будто гусеница встала на ноги, – но рядом с дедушкой она казалась совсем маленькой.

Красавица и чудовище, думала я всегда, глядя на них, но мама вступалась за дедушку, говорила, что никакое он не чудовище, а просто плюшевый мишка, который всего раз в жизни разозлился.

Дедушка всю жизнь проработал на заводе кухонной техники, в отделе продаж. У него были крупные клиенты, высокий оклад и комиссия с каждой продажи. После его смерти комиссий не стало, а пенсия, назначенная бабушке, была куда меньше его оклада.

Бабушке с мамой пришлось отказаться от членства в клубе, продать машину и дом в Сан-Фернандо. Они переехали в съемную квартиру в центре, распрощались с постоянной горничной и наняли другую, она приходила не каждый день. Перестали стричься в салоне, научились сами красить ногти и делать укладки. Бабушка сооружала себе высокую пышную прическу при помощи гребня и половины флакона лака. Она бросила луло, потому что приглашать к себе восемь дам обходилось слишком дорого, и перешла на канасту: в нее можно было играть вчетвером.

Окончив школу, мама устроилась волонтеркой в больницу Сан-Хуан-де-Дьос; дедушка одобрил бы это решение.

Сан-Хуан-де-Дьос была благотворительной больницей. Я там никогда не бывала и представляла себе темные грязные помещения, стены, запачканные кровью, и умирающих, со стонами плетущихся по коридорам. Однажды я рассказала об этом маме, она рассмеялась. На самом деле, сказала она, здание было большое и светлое, с белыми стенами и садами в патио. Его построили в восемнадцатом веке, и монахини, управлявшие больницей, поддерживали его в прекрасном состоянии.

Там мама познакомилась с папой.

Портрет бабушки с дедушкой по папиной линии был овальный, в ажурной бронзовой рамке. Они жили в более давние времена, чем мамины родители, и времена эти моему детскому сознанию мнились темными, как сам портрет.

Картина маслом изображала день их свадьбы, это была копия фотоснимка: коричневый фон, тусклые детали. Единственное яркое пятно – невеста, девочка шестнадцати лет. Она сидела на стуле, платье скрывало ее всю, от шеи до туфель. Мантилья, робкая улыбка, в руках – четки. Наряд наводил на мысли о конфирмации, а жених казался ее отцом. Он стоял будто старый деревянный столб, и рука его покоилась на ее плече. Сухопарый, лысый, в сером костюме и толстых очках.

Эта девочка, моя бабушка, умерла, рожая моего папу, не дожив и до двадцати. До этого они с дедушкой жили у него на кофейной финке, а после он уехал в Кали – убитый горем, думала я. Печальный мужчина, который был не в состоянии ни о ком заботиться. Новорожденный и его сестра, моя тетя Амелия, которой было тогда два года, остались на финке, препорученные заботам одной из бабушкиных сестер.

Там они и выросли. Когда пришло время, их тетя записала детей в районную школу, куда ходили дети фермеров и рабочих. Во втором классе они выросли из своих ботинок, тетя отрезала мыски ножом, и они стали ходить так, пальцы торчали из дырки.

– Вы были бедные? – спросила я у тети Амелии, когда она рассказала мне эту историю.

– Что ты! Финка процветала.

– А почему вам не купили новых ботинок?

– Кто же знает? – сказала она, помедлила немного и добавила: – Папа никогда к нам не приезжал.

– Грустил после смерти вашей мамы?

– Наверняка.

Их тетя заболела, врачи оказались бессильны, и, когда она умерла, детей отправили к отцу в Кали. Он продал финку и открыл супермаркет.

Мои тетя с папой жили с дедушкой, пока не выросли. У дедушки началась эмфизема, потому что он курил две пачки в день, и он умер задолго до моего рождения. Папа с тетей унаследовали супермаркет.

Тетя Амелия следила за делами в супермаркете, но на работу туда не ходила. Она проводила дни у себя в квартире, в халате, много курила, а по вечерам пила вино. У нее были халаты всех мыслимых фасонов и расцветок. Мексиканские, гуахирские, индийские, в разводах, как у хиппи, и с картагской вышивкой.

На Рождество и на ее день рождения мама всегда жаловалась, что не знает, что подарить, и в конце концов покупала халат. Тетя принимала подарок с радостью, которая казалась искренней, уверяла, что такого у нее нет или что