и камней.

Я на колени, чтоб напиться

Стал. Слышу – песню соловей

Так сладко-сладко напевает.

Я не сдержался, взгляд поднял

Увидеть чтоб, кто так ласкает

Мой слух… Но что я увидал!..

Передо мной в одежде чёрной,

В крестах весь, с посохом в руке,

Со взглядом, в небо увлечённым,

Старик стоял невдалеке.

И видно было – он молился,

Не замечая никого,

Так горячо, что аж светился.

И ноги бóсые его —

Нет, мне не кажется, – чуть выше,

Чуть выше были, чем земля.

Я подойти к нему поближе —

Узнать не призрак вижу ль я, —

Собрался, но старик чудесный

Вдруг оглянулся. И в тот миг

Его поистине небесный

Взгляд в сердце грешное проник.

Я долго плакал. Слёзы градом

Из глаз моих тогда лились,

А старец был со мною рядом

И, наконец, сказал: «Молись!

Молись, мой сын, почаще, кайся,

Держи к Всевышнему свой путь,

К грехам былым не возвращайся,

Минуту эту не забудь».

Прошли года, а образ старца

Ещё живой в душе моей,

Мне с ним не суждено расстаться

И до кончины моих дней.

Я много лет с тех пор пытаюсь

Найти то место, тот ручей,

Но, как при этом ни стараюсь

(Быть может, в власти это чьей?),

Всё не найду никак…

«Как модно нынче богу верить…»

Как модно нынче богу верить

Чужому, но не своему,

Себя всего ему доверить

И быть служителем ему.

И учат нас чужие боги,

Как спать нам, что нам есть и пить,

Какой пойти куда дорогой, —

Не учат только, как любить.

О том мы Боге забываем,

Чьё имя – Вечная Любовь,

И слышать часто не желаем,

Что Он страдал, что пролил кровь

За нас – за грешных, за безумных,

Погрязших во грехах своих,

Забывших голос предков мудрых,

Что наша жизнь – всего лишь миг.

«Сириец Ефрем, покаянья учитель…»

Сириец Ефрем, покаянья учитель,

Оставил нам в память молитву сию:

«О Господи Боже и жизни Властитель,

Избави от праздности душу мою;

Избавь от унынья и к власти стремленья,

И дай мне терпенья, смиренья, любви,

И дай целомудрия; дай прегрешенья

Увидеть во дни здешней жизни свои;

И, Царь мой и Бог, подари мне уменье,

Чтоб мне никогда никого не судить;

Тебе славословья мои и хваленья

Уста мои будут вовек говорить».

Рождественская легенда

Седая сивилла в пещере гадала.

Змея рядом грелась у углей костра.

Пророчица гостя к себе ожидала

Высокого в час предрассветный утра.

Пока же на улице редкая темень —

Попрятались звёзды с луной в облака.

И воздух так густ, и земля, словно кремень…

Сивилла змее налила молока.

Пока темнота, и так тихо на редкость,

Что кажется: что-то случиться должно.

Какие-то звуки… И мигом вся местность,

Вся вдруг изменилась, в мгновенье одно.

И видит старуха себя среди хлева —

В соломе младенец-малютка лежит,

С ним мать молодая, и рядом здесь, слева,

Отец удивлённый, опёршись, стоит.

Тем временем Август, владыка вселенной,

Объятый гордыней и жутким волненьем,

Со свитой немногою, в мраке ночном,

Мечтая, безумец, о бренном, земном,

К пещере сивиллы скорее стремится,

Чтоб там бесконечно ему удивиться.

Скажу по секрету – ему предстояло

Волненье большое тогда пережить:

Сенат, всё собранье лжецов, всё восстало,

Царя своего богом чтоб объявить.

«Тебе – говорят – так приличнее будет,

Чтоб богом быть нашим и нашим царём.

Тебя никогда и никто не забудет

Ни темною ночью, ни солнечным днём.

И сам Капитолий мы храмом украсим

В твою, о священный, и славу и честь,

И жертвенный огнь там вовек не погасим».

«Как быть, это правда иль всё-таки лесть?» —

В сомнениях Август с немногою свитой

Под кровом ночи собирается в путь.

И звёзды с луной пусть во мраке сокрыты —

Отважное сердце дойдёт как-нибудь.

Всё в гору их путь. Вот – сивиллы жилище,

А вон и она – чуть поодаль стоит.

Погасший костер, а точней, пепелище…

Куда-то делёко старуха глядит.

«Очнись, эй, беззубая! – оклик раздался —

Здесь сам император со свитой своей,

Прийти тёмной ночью к тебе постарался».

«Смотри, – вдруг сказала сивилла, – скорей».

И видит вдруг Август себя среди хлева,

В далёкой стране, средь простых пастухов.

Младенец тут. Только родился. И слева

Отец его, мать. И дары от волхвов.

«Смотри – вот тот Бог, – прошептала сивилла, —

Кому на холме будет выситься храм».

И вдруг всё исчезло. Опять всё как было.

Лишь что-то невзрачное пало к ногам.

Поднял император – пучок жалкий сена,

Свидетель виденья, грядущего знак.

Пред старой провидицей стал на колено

И видит – огонь в престарелых очах,

Огонь того хлева, лучину у яслей,

Младенца того… и объял его страх.

И страхом объятый, домой он вернулся,

Забыв обо всём, только слыша слова:

«Смотри – вот тот Бог!»…

«Укрывает землю…»

Укрывает землю

Покрывалом белым

В месяце весеннем

Снег довольно смело.

Крупные снежинки

Кружат в хороводе —

Нежные пушинки

Матушки-природы.

Молодая травка,

Первые цветочки,

Мелкие букашки,

Налитые почки —

Их покровом снежным

Небо одевает.

Завтра днём весенним

Снова всё растает.

Снова всё проснётся

Раннею порою,

Солнцу улыбнётся

Нежною весною.

Таора

Третий день всё брожу по пустыне,

Только ветер в лицо да песок —

Никаких нет здесь признаков жизни.

Боже мой, как же я изнемог!

Вот – вблизи показались утёсы

Чёрных скал, и источник воды

(Только скуден источник, как слёзы),

И припасы какой-то еды.

Кто живёт здесь средь скал молчаливых?

Или жил? Совершенно один —

Не из тех, будто волк, боязливых,

А из тех, кто Всевышним храним.

Позабыв про усталость и голод,

Я присел. Терпеливо стал ждать,

Чтоб увидеть – он стар или молод,

Тот, кто смог здесь в песках обитать.

И, признаться, совсем испугался,

За своей вдруг услышав спиной

Женский голос – он мне показался

Искушеньем: «О путник, постой!

Так сиди и не смей оглянуться!

Знаю я, ты напуган, мой друг.

Ты хотел бы ко мне прикоснуться,

Если б встретил средь улицы вдруг.

Я доселе стройна и красива,

Хоть живу здесь в пустыне давно.

Для тебя – знаю я – это диво,

Для меня