потом будет спасать и вытаскивать людей, перевязывать их и накладывать шины. Соответственно, что главное для такого врача? Избежать искушения метаться и двигаться в общем ритме. Это очень непросто, поскольку связано с обузданием всех человеческих инстинктов, криков души и непроизвольных движений. Но это возможно, если ты помнишь, что ты последний, кто будет всех спасать».

Тогда я вжился в эту тему, стал соизмерять стереотипы поведения врача катастроф и политического лидера. Помнится, пришел к следующему выводу: врача катастроф могут обвинить в бездеятельности за то, что он не мечется среди обезумевшей толпы с пузырьком зеленки и ваткой. Но, видимо, имеются какие-то мотивы и стимулы, которые дают ему силы и возможность сдерживаться до времени, когда придется применять жгуты и гипс. Также подлинный лидер, особенно в эпоху катастроф, не суетится в хаосе, пока не поймет, где и как он будет востребован.

Долгое время мне казалось, что в нашем мире таких лидеров нет и не предвидится. Поэтому я соглашался с многочисленными гипотезами – и о том, что закончилась история, и о том, что в мире уже нет лидеров. Хотя, по сути, это одно и то же: историю делают лидеры, и без них она пуста до бессмысленности. (В 90-е годы мне пришлось несколько раз встречаться с известным автором по этой теме – Фрэнсисом Фукуямой[1]. Говорили как раз о том, что без лидеров в мире некому двигать историю.)

Но тут как-то незаметно, ненавязчиво, по-спецназовски вежливо и вкрадчиво в историю просочился Путин… По факту, он стал (скорее вынужденно, чем обдуманно, но об этом ниже) первым в мире лидером «эпохи катастроф».

Даже визуально очевидно, что он вмонтирован в само время, и поэтому время вокруг него кажется застывшим.

Он внешне расслаблен, так как заранее не знает, сколько ему нужно сэкономить энергии для ответа на вызовы будущего.

Он бесстрашен до бездействия.

Он эпатажно апатичен, поскольку внутренняя концентрация похожа внешне на безразличие.

Броскими, заметными, энергичными выглядят всегда спасатели, а спасители незаметны, тихи и недеятельны. Пока «стоят в проеме».

Те, кто снаружи, – слышат крики друг друга, тот, кто «в проеме», – слушает время. «Стоящие в проеме» – как отрешенные от всех и всего акустики на подводной лодке. Ничто не должно отвлекать их и разрушать внутреннюю концентрацию. Они слушают!

Еще не помышляя о большом системном тексте, я – скорее механистически, чем логистически – отмечал его манеру поведения на любых встречах (на некоторых мне пришлось присутствовать лично, другие – наблюдать по медиа). Это было более десяти лет назад, но уже тогда меня интриговала его манера именно не говорить, а слушать, причем неважно было, с кем проводится встреча – с академиками или с аспирантами, – поскольку последних он слушал с таким же вниманием, как и первых. Даже на тех встречах он оставался как бы «в проеме». Он застывал и концентрировался, как бы готовясь к броску, а когда возникали какие-либо глобальные завихрения политического, геополитического, социального характера, его напряженная неподвижность становилась особенно выразительной и внушительной для понимающих и посвященных…

Размышляя в таком русле во время любых массовых акций-демонстраций, шествий, митингов и прочих майданов в разных странах, я всегда инстинктивно искал дверной проем. И я всегда инстинктивно искал лидеров, которые способны на напряженное недеяние. И не находил.

Все участники ситуации, когда социум вовлечен в какое-то бурное деяние, истово исполняют волю толпы и требуют такой же истовости от друзей, соседей и тем более своих лидеров. И лидеры всегда отвлекаются на призыв общества – а, точнее говоря, охлоса.

Профессия подарила мне возможность общаться со многими лидерами из разных стран, тем более видеть и наблюдать их со стороны в прямом и виртуальном форматах. Но, повторюсь, пока только один из мировых лидеров удивил и удивляет меня спокойной и абсолютной готовностью к недеянию даже тогда, когда все – абсолютно все – требуют от него какой-то активности и моторности. Это Путин.

Мое сильное подозрение, что именно это качество сделало его фантастически популярным и для друзей, и для врагов, и для соратников, и для оппонентов.

Надо иметь совершенно необыкновенное сочетание личностных качеств, чтобы:

а) уметь выходить почти сухим из общего потока жизни, которая несет всех окружающих;

б) исчезать со сцены, на которую пристально смотрит весь мир;

в) молчать в трубку, на другом конце которой миллиарды ушей.

Актер, который держит на сцене паузу длительностью в минуту, – это великий актер. Лидер, который в самый шквал событий может взять паузу на неделю, – это… даже не знаю, как назвать. Может быть, только подспудным ощущением себя врачом катастроф, который будет спасать всех остальных.

Я знал много лидеров, вокруг которых все бурлит, клокочет, завихляется. Путин как око тайфуна, как клочок штормового моря, куда китобои вылили бочки с китовым жиром, чтобы на мгновение успокоить море и сесть на шлюпки.

Не знаю, когда, как и каким образом он понял, что человек, наделенный властью, а тем более огромной властью, всегда своими действиями наносит вред и себе, и другим больше, чем своими недействиями.

Но он овладел этим искусством сам и незримо подталкивает к этому других. Он постоянно измеряет и изменяет социальную гравитацию вокруг себя, хотя бы частично замораживает неуемные движения всех желающих услужить власти.

Это очень необычно, и, следовательно, рождаются слухи о его «великих загадках», о его «хитрых планах» и о прочих тайнах его характера, души и предназначения. Хотя вряд ли он тайный буддист, постигший плодотворность недеяния. Скорее, он интуитивный снайпер, который знает, что в бою неподвижность одиночки более смертоносна, чем самое стремительное движение целого отряда… Впрочем, это уже философия. Но тайна остается.

Когда-то я участвовал в организации встречи тогда еще премьера Путина с очередным украинским премьером. Путин стоял, молчал, кивал головой. Его коллега шумно двигался, убеждал, красноречиво рассказывал. Рядом со мной одна украинская журналистка тихо сказала: «Встретились две подводные лодки. Наша, вроде бы, подняла перископ, а оказалось, что она всплыла сама, а их, вроде бы, всплыла вся, а оказалось, что это только перископ»…

На одном из валдайских форумов, который проходил прямо на президентской даче, перед нами выступал сам гостеприимный хозяин. Прямо перед его выступлением на сцену вышел начальник охраны и сказал, что тут, мол, все по-свойски и поэтому можно не выключать мобильные телефоны (как обычно на встречах с другими мировыми лидерами), и если кто захочет во время выступления выйти в буфет или в туалет, то без проблем.

Но никто почему-то не вышел, и ничьи телефоны почему-то не звонили – может, участники понимали, с кем пришли на встречу… Он просто «врач катастроф» или единственный пока на земле «лидер катастроф». Он уже слышит гул предстоящих потрясений, он всегда «стоит в проеме», он собирает силы, чтобы потом вытаскивать мир из-под обломков. А пока еще тренируется слушать время – для отдаления неизбежного и подготовки к будущим потрясениям.

Метафора возможностей – «ванский кот»

Когда-то я занимался интересной – или, правильнее сказать, экзотичной – задачей. Благодаря раннему Паустовскому я был заинтригован Турцией, а точнее – турецким образом жизни, ментальностью, своеобразием национального характера, фантомными болями по отсеченным пространствам Османской империи.

Меня еще в студенчестве заворожил один образ из его короткого рассказа. О том, как турецкие рыбаки в короткие и ветреные зимние дни сидят на берегу моря за чашечкой кофе и по очертаниям и расцветке облаков предугадывают будущие уловы, погоду, саму жизнь.

Я потом много ездил по Турции, жил в этой необъятной стране и все искал забытую рыбацкую деревушку, где живут