В отчаянии. Он не обязан говорить это вслух. Я пойму и так.

Бегун – немного неверный термин, поскольку на самом деле им оказался низкорослый коренастый пацаненок на мотоцикле. Но на ногах у него были древние кроссовки «Найк» – тщательно обмотанные скотчем для укрепления разошедшихся швов на носках и пятках.

Спросите, откуда я это знаю? Дело в том, что он остановился прямо у меня во дворе, громко рыча мотоциклом на холостом ходу и переполошив моих собак. Я выглянула за дверь и крикнула ему, чтобы он убирался ко всем чертям. И что я больше не занимаюсь охотой на монстров. Но он сказал, что Лукачикай нуждается в помощи и что никто больше не придет. У них пропала маленькая девочка, за поиски которой мне заплатят. Я ответила, что это не мои проблемы, но пацаненок настаивал и в конце концов сумел меня заинтересовать. Последние девять месяцев я не занималась ничем – только пялилась на стены своего трейлера, так что же мне еще оставалось делать? К тому же я изрядно поиздержалась и нуждалась в средствах на жизнь. В общем, когда малыш окончательно отказался уходить, я решила посетить Лукачикай. Но теперь начинаю жалеть об этом. За месяцы добровольного заточения я успела забыть, как сильно ненавижу толпу. И как толпа ненавидит меня.

Дядя горестно разводит руками. Мольба в его взгляде красноречивее всяких слов.

– Я подумал… если вы увидите всё своими глазами…

О да, я вижу всё. В том числе и то, что Бегеи о чем-то умалчивают. Возможно, они не хотят платить нормальную цену только потому, что я женщина.

Возможно, потому, что я – не Он.

– Какая чушь! – громко говорит брат, и от его слов по залу проносится нервное хихиканье. – Что она может сделать такого, на что не способны мы? – Он жестом обводит кучку своих друзей, жмущихся к стене. – Силы клана? Но она даже не говорит нам, к каким кланам принадлежит. Она – ученица Нейзгани?[5] Но это только с ее же слов.

При упоминании имени Нейзгани биение моего сердца учащается, к горлу подкатывает комок. Но я заставляю себя проглотить знакомую боль от того, что меня бросили. Тихий отголосок былых желаний. Я не имею никакого отношения к Нейзгани уже давным-давно.

– Не только с ее слов, – возражает дядя. – Так все говорят.

– Все? Но все говорят, что она ненормальная. Что не следует обычаям навахо. Об этом говорят абсолютно все – кого ни спроси.

По толпе разносится ропот. Не сомневаюсь, что они обсуждают мои сомнительные моральные качества. Но дядя заставляет их умолкнуть одним взмахом руки.

– Она единственная, кто пришел. Что вы хотите? Чтобы я отослал ее обратно? Чтобы оставил твою сестру на ночь с той тварью, которая ее унесла?

– Пошли меня! – крикнул мальчик.

– Нет! В горах нельзя находиться ночью. Чудовища…

Глаза его быстро оглядывают меня – ту, которую он готов послать в горы ночью. Но на лице его нет ничего похожего на чувство неловкости. В конце концов, он платит мне за риск – хотя и довольно скупо. Но племянник – совсем другое дело. Он родственник.

– Мы уже потеряли одного, – поясняет он ослабевшим голосом.

На мгновение кажется, что мальчик готов бросить дяде вызов, но мать смотрит на него так красноречиво, что он опускает плечи. Он громко выдыхает и откидывается на спинку стула.

– Я бы не испугался, – бормочет он, просто чтобы оставить за собой последнее слово.

Но все понимают, что это неправда. Несмотря на армейские обноски, в которые он одет, мальчик сдался достаточно быстро. Я оглядываю подростков у стены. Они притихли и смотрят куда угодно, но только не на своего друга. Пожалуй, я сильно переоценила его возраст.

Затем я бросаю демонстративный взгляд на закопченное окно, за которым быстро садится солнце. Если бы у меня были часы, я бы сделала вид, что смотрю на них.

– Кажется, я зря теряю время, – говорю я им. – Платите столько, сколько я заслуживаю, и тогда я приступаю к работе. Или не платите, и я иду домой. Мне без разницы. – Я делаю паузу, прежде чем взглянуть на мать. – Но для вашей дочери разница может быть существенной.

Мальчик вздрагивает. Не без удовольствия я смотрю, как краска стыда заливает его лицо, как вдруг тяжелый воздух прорезывает женский голос:

– У вас есть сила клана?

Это второе, что произнесла мать с тех пор, как спросила, могу ли я найти ее дочь. Кажется, она сама поражена своим внезапным вопросом. Она поднимает руки, будто намереваясь закрыть себе рот, но затем резко останавливается и опускает руки на колени. Пальцы ее сильно сжимают ткань длинной юбки, после чего она тихо добавляет:

– Как у него – у Убийцы Чудовищ. Ходят слухи, что он всему вас обучил. И теперь вы… как он.

О нет, я далеко не Нейзгани. Это он – легендарный Убийца Чудовищ, родившийся от двух представителей Святого Народа. А я – человек, простая девочка с пятипалыми руками. Но меня трудно назвать нормальной – такой же, как этот брат и его друзья. Я бы послала к черту и мальчишку, и его дядю, но не могу отказать скорбящей матери.

– Я – Хонагаании[6], рожденная для К’ааханаании.

Я упоминаю лишь два своих первых клана, но и этого более чем достаточно для того, чтобы угрюмая подозрительность толпы переросла в громкую враждебность. Один из мальчиков рявкает в мою сторону что-то грубое.

Мать встает, выпрямив спину, и жестким взглядом заставляет толпу замолчать. В ее глазах зажигается нечто яростное – такое, что заставляет меня проникнуться к ней симпатией, несмотря на все усилия не обращать на это внимания.

– У нас есть еще… – говорит она. Дядя пытается протестовать, но она обрывает его неожиданно громким и повелительным тоном: – У нас есть еще чем заплатить. И мы заплатим. Только найдите ее. Найдите мою дочь.

Я понимаю, что на этом разговор закончен.

Затем расправляю плечи, ощутив спиной дробовик в кобуре. Многолетняя привычка заставляет пробежаться пальцами по ремню кобуры и охотничьему ножу Böker, висящему на бедре. Кончики пальцев касаются метательных ножей, заткнутых за обвязки мокасин, – справа серебряного, слева обсидианового. Я перекидываю мешок через плечо, бесшумно поворачиваюсь и начинаю пробираться сквозь умолкнувшую толпу к выходу. Голову я держу высоко поднятой, руки свободными, взгляд направлен прямо перед собой. Я толкаю дверь и выхожу из душного Капитула как раз в тот момент, когда брат кричит:

– А что, если она не вернется?

Я не утруждаю себя ответом. Если я не вернусь, то у Лукачикая возникнут проблемы посерьезнее, чем одна пропавшая девочка.

В течение часа я иду в гору по еле заметным тропинкам, сломанным веткам и блестящей траве, не имея визуального контакта со своей «дичью». Но я все равно уверена в правильности выбранного направления. Погрузившись на мгновение в красоту убывающего дня, я забываюсь в мерном ритме дыхания и забываю о том, что пришла сюда убивать.