В прихожей явственно попахивало деньгами – но нешальными или запредельными, впрочем. По сравнению с ее собственной квартиркойхоромы были невероятно роскошными, зато масса новоруссов наверняка презрительнопокривила бы губы, лишний раз сработав на авторитет Эйнштейна…

Мимоходом водрузив на вешалку шапку, вошла в комнату свысоченным потолком, где не заметила никакого беспорядка. Только пустаядеревянная шкатулка солидных размеров валялась на ковре, и ее со всех сторонсосредоточенно обстреливал «блицем» незнакомый фотограф. Судя по тому, как онстарался, шкатулка с распахнутой крышкой то ли играла невероятно важную роль впроисшедшем, то ли была единственным осязаемым следом происшедшего (не считаятрупа, понятно). Второе вероятнее.

Еще двое оперативников, знакомые (один из Славкиной группы,второй – прокурорский), бродили вдоль стен, явно приглядываясь, с чегосподручнее начинать обыск. За ними со страдальческим видом наблюдала парасредних лет, в которой и не особенно наметанный глаз с ходу бы определилсоседей-понятых. Вид у парочки полностью соответствовал недешевому гнездышку –английский лорд с супругой, застигнутые непогодой и вынужденные коротать ночь втаверне для простонародья…

Дверь в другую комнату плотно прикрыта, но оттуда все жеслышен возбужденный мужской голос.

– Где? – громко спросила Даша, поприветствоваввсех кивком и таковые же получив в ответ.

Ей показали на дверь в кухню. Славкин оперативник добавил:

– И Чегодаев, и Лазаревич.

Даже Лазаревича приволокли, надо же… Определенно – головнаяболь…

На стенах Даша узрела несколько ярких картин и плакатов –невозможно было их не заметить, издали бросались в глаза химической яркостьюколеров, – но не было пока времени на праздное любопытство. Она торопливопрошла на кухню, где клубился сигаретный дым, нехотя выползая в распахнутуюфорточку, поскольку смолили все четверо присутствовавших там индивидуумов:Чегодаев из прокуратуры, престарелый судмедэксперт Илья Лазаревич,привлекавшийся в особо важных случаях, и двое мрачных амбалов в грязно-белыххалатах – конечно же, санитары.

Даша приятно улыбнулась Чегодаеву. В прошлом году она имелав его кабинете тягостную беседу, до самого конца не зная, уйдет свободно или еевыведут под конвоем, но особого зла на прокуратора не держала. Все они были изтой псарни, где собачки собраны исключительно кусачие…

– Труп не трогали? – спросила Даша с ходу.

– Ждали вас, Дарья Андреевна, – облегченновздохнул Чегодаев. – В последний раз, на деле Митрохина, ваши людиустроили чуть ли не истерику из-за нарушения ложа трупа… Илья Лазаревич лишьлегонько пальпировал затылок, не меняя положения тела… У вас нет претензий?

– Никаких, – сказала Даша.

Невооруженным глазом видно, что Чегодай пребывал в самом чтони на есть мерзейшем настроении. Ну и ладно. Даша не собиралась устраиватьмелкую склоку. Она молча повернулась, вышла, пытаясь на ходу угадать, какая издвух бледно-кремовых дверей ведет в ванную.

– Левая, – подсказал Чегодаев, нетерпеливо дыша вспину.

Подметив, что свидетели-понятые непроизвольно отвернулись,Даша потянула дверь, не испытав ни малейших эмоций.

– Разумеется, прежде чем Илья Лазаревич немногоосмотрелся, труп сфотографировали, – сказал Чегодаев.

– Высший пилотаж, конечно… – пробурчала Даша поднос, озираясь.

Тот редкий случай, когда нарушить ложе трупа при всемжелании трудновато, потому что этим ложем стала белоснежная ванна, а видимыхповреждений на теле мертвой женщины не видно.

Даша наклонилась. Очень светлая, определенно крашенаяблондинка лежала на спине в позе почти что непринужденной, вот только праваярука нелепо подогнута. Лицо совершенно спокойное, уже стянуто той неопределимой словами маской, которая позволяет понимающим людям кое-чтоопределить с ходу, не прикасаясь… Но для порядка Даша все же коснулась холоднойруки. Выпрямилась:

– Часов несколько, господа мои, а?

– Пять-шесть как минимум. – Сухонький старичокИлья Лазаревич решительно протиснулся мимо Даши, попытался приподнять согнутуюруку блондинки. – А то и поболе, определенно поболе, ежели вы старогоеврея держите за эксперта, а не последнего одесского поца…

Даша мгновенно насторожилась. Бывший одессит, изъяснявшийсяпо-русски лучше и красивее ее самой, в одном-единственном случае начиналшпрехать классическим одесским говорком: когда дело было крайне серьезное и то,что представало взору, решительно расходилось с профессиональным опытом старогоэскулапа.

– Как все было? – спросила Даша, слегкасощурившись – белейшая ванная (лишь кое-где кафельные плитки тронутыбледно-золотистым узором) резала глаз. Мелькнула этакаяцинично-сюрреалистическая мысль: именно в эту ванную самым эстетичнейшимобразом вписывался труп белокожей блондинки. Впрочем, всяк мог наглядноубедиться, что родилась блондинка рыжей, но это уже детали…

– Трубы проржавели, – сказал Чегодаев. –Часов в двенадцать дня в квартире снизу начал протекать потолок. Тамошниежильцы часа два пытались достучаться, примерно в четырнадцать двадцать приехалгражданин Гуреев, закончилось все вызовом участкового и вскрытием квартиры…

– Это я уже знаю, – сказала Даша. – Из ванныпротекало? Пробки в сливе не вижу…

– Нет, текло в раковину.

– А предварительные версии?

– Видите мыло в ванне?

– Где?

– Во-он, краешек виднеется из-под левого бедра…

– А, да…

– Определенно была пьяна, запашок уловите, если поближенагнетесь. Даже не пьяна – похмельный такой запашок, перегоревший.

В кухне на столе бутылка вина. Откупорила, приложилась какследует прямо из горлышка и полезла в ванную, разбрасывая одежду как попало.Пустила воду в раковину, залезла в ванну, поскользнулась на куске мыла… Переломшейных позвонков. Случается.

– Случается, – эхом повторила Даша, озираясь. Всамом деле, на полу полный набор – трусики, платье, колготки… Вино плещется вголове, нога подвернулась, затылком о край ванны – вещь житейская. Слицами обоего пола случается. Правда, иные умельцы шейные позвонки и ребромладони ломают.

Она вновь взглянула в кукольное мертвое личико, отчего-тонеуловимо знакомое. Встречались вживе? Или все же – известная персона?Чертовски на кого-то похожа, вот только на кого?

– Значит, бытовая травма? – спросила Даша, прикрывдверь перед носом нетерпеливо топтавшихся санитаров. – Отчего же тогдамилейший Илья Лазаревич так старательно изображает джентльмена с Ланжерона?