– Не слышала, – осторожно сказала Даша. –Вряд ли кто-то стал бы фиксировать в документах. Специфика. Помните в Москве,дело Витухновской? Вмешалась отечественная интеллигенция вкупе с зарубежной и вдва счета разъяснила следствию: если цыган торгует наркотиками, то этонаказуемо, а ежели порошок толкает поэтесса, то ей это вроде бы даже иположено, творческого процесса ради…

– Вообще-то, там многое не доказано…

– А я от муровских знакомых слышала, что дело быловерное.

Она встрепенулась, увидев, как распахнулась дверь ванной.Понятые старательно отвернулись. Показался Илья Лазаревич с закатанными полокоть просторными рукавами белого халата. Лицо у него было крайнемногозначительное, и Даша обреченно вздохнула.

Старик прошел в роскошную кухню, старательно притворил засобой дверь, принялся протирать извлеченным из кармана огромным пестрым платкомвлажные руки. Некоторую любовь к театральным эффектам он питал всегда (в юностидаже, по слухам, пытался попасть в театр Мейерхольда, но не принял привычкиМейерхольда держать на столе маузер и убрался себе восвояси).

Слухам про Мейерхольда она не верила, поскольку быласыскарем и умела сопоставлять даты. Когда Лазаревич достиг отроческих лет,Мейерхольд уже остепенился от угара первых революционных лет и маузера на столене держал…

– Ну? – спросила Даша.

– Конечно, мне еще скажут веское слово за рентген искальпель патологоанатома, – сообщил старик. – Но что касается дообщего и целого… Дашенька, вы таки можете меня зарезать, как Юдифь Олоферна, ноя буду стоять на том убеждении, что никаких других травм, кроме перелома шейныхпозвонков, сии останки не содержат. Объектов, непочтительно именуемых«жмуриками», ваш старый еврей повидал на самую малость поменьше, чем Ротшильд –золота, а уж сколько повидал Ротшильд золота, вы себе немного представляете…

– Убийство? – тихо спросила Даша.

– Вот это уже ваша забота, Дашенька, – пожалплечами старик. – Я вам говорю за одно то, что, с точки зрения медицины, унее обязаны быть травматические повреждения черепа, коли уж она грянулась вовесь рост, поскользнувшись на мыле… Но я не нахожу ни малейших.

– Все-таки женщина, – сказал Чегодаев. –Роскошная грива густых волос, могла смягчить…

– И все равно – ни малейшей гематомочки не прощупывается.А должно бы, иначе – не сидеть мне в синагоге у восточной стены…

– А причем тут восточная стена? – угрюмо спросилаДаша.

– При том, Дашенька, что она в синагоге самая почетная,чтоб вам было известно…

– Ну ладно… – сказала она ничуть невеселее. – Пусть еще патологоанатомы посмотрят, в самом-то деле… Какнасчет времени смерти?

– Хоть я и не бог, но предположительно скажу – отвосьми до десяти часов назад.

– Меж четырьмя и шестью утра?

– Примерно.

– А как насчет изменения позы трупа? – вмешалсяЧегодаев.

– Вряд ли таковое имело место, – сказал старик,садясь. – Я вам все подробно напишу, а бедняжку можно увозить… Ничего неимеете против? – Он облегченно откинулся к стене, полузакрыв глаза. –Ф-ф… Годы все-таки неприятная вещь, когда их много.

Даша переглянулась с Чегодаевым. По совести говоря, она всеже не считала старого эксперта истиной в последней инстанции, несмотря на весьего опыт, но вслух, конечно, ничего подобного не сказала бы.

– И еще, – сказал старик, полуоткрыв глаза. –Ноготки у нее красивые, длинные, ухоженные, но парочка обломана совершеннонеприглядным образом, а под ногтями, под всеми практически, какие-то частички,ничуть не похожие на обыкновенную неряшливую грязь. Я там старательно собрал вконвертик, сколько удалось. Больше похоже на волокна ткани. Конечно, и этоничего не доказывает, однако…

– Ладно, – сказала Даша. – Меж четырьмя ишестью утра?

– И никак не позже шести, если ваш старый еврей хотькапельку соображает насчет покойников…

– Ну ладно, – сказала Даша. – Увозите тело,если прокуратура не против… (Чегодаев движением головы дал понять, что противничего не имеет.) Схожу посмотрю, что там делается…

В комнате сноровисто продолжали обыск, он же – осмотр. Ловкообогнув занятых делом людей, Даша распахнула высокую дверь из натуральногодерева, определить которое с ходу не смогла, да и не пыталась забивать головутакой чепухой.

И оказалась в роскошной спальне, выдержанной взолотисто-багряных тонах, со светлой мебелью. В глаза прежде всего бросалась необстановка, а огромные цветные фотографии числом не менее дюжины, красовавшиесяна стенах, где только возможно. Мерилин во всех видах, конечно. Самая большаяМерилин, в натуральную величину, пожалуй, украшала собою стену – стояла сослепительной улыбкой в каком-то фантастическом платье, облегавшем, правослово, как вторая кожа. На миг взыграли чисто женские инстинкты, и Дашазалюбовалась чудом портновского искусства, всерьез гадая, из чего оно можетбыть сочинено.

Самая маленькая Мерилин представляла собой фото величиной соткрытку, стоявшее в рамке на ночном столике. Рамка, сдается, серебряная. ТамМерилин выглядела спокойной, чуточку усталой, не улыбалась, а просто смотрелана зрителя так, словно хотела сказать что-то вроде: «Ну и вот она я, какая ужесть…»

Тренированный сыщицкий взор сразу подметил несообразность, итут же стало ясно, в чем она заключается: одна из Мерилин, в джинсах и вишневойблузке, стояла, положив руку на капот вишневого, в тон блузке, «мерседеса», имерс был чуть ли не самой последней модели. Меж тем даже Даше было известно,что Мерилин-оригинал то ли покончила с собой, то ли была убита больше тридцатилет назад. Не было тогда таких мерсов и быть не могло.

Ну разумеется, на этом снимке – Мерилин-дубль. Сходство и всамом деле потрясающее. Даша попыталась определить, где заснят оригинал, а гдедубль, но на других снимках не было столь явных подсказок, и она оставила этопустое занятие. Отметила лишь идеальный порядок в спальне, вздохнула инаправилась в самую дальнюю комнату.

Славка сидел лицом к двери, по старой привычке, а напротивнего вполоборота к Даше помещался невысокий мужичок, этакий джинсовый мальчиклет пятидесяти, лысоватый и крепкий, но тенорком напоминавший скорее подросткав период алых прыщей и полового созревания. Он возбужденно толковал что-то, необратив на Дашу ни малейшего внимания, торопился, глотал слова, помогал себеотчаянными жестами обеих рук. Даша остановилась в дверях, вытащила блокнот сотрывными листами и принялась энергично черкать.

– …потому что лечить от алкоголизма – это всегда палкао двух концах, бабушка надвое сказала, и вообще, все, кого я знал, ктозавязывал, потом развязывали так, что небу становилось тошно, или как тамговорится – жарко, да?