— Лично я ничего не желаю! — теряя терпение, вскрикиваю я. — По-моему, ты приняла в расчет исключительно свои, причем весьма странные, желания, а о моих даже не задумалась!

— Тише, тише! Ну чего ты так разошлась? Если судить по тону, ей-богу, наша Барбара Картленд забавляется!

— Вот увидишь, он тебе понравится, — убежденно говорит она. — Жди звонка!

Еще чего!

— Сейчас у него командировка или какие-то дела, так что он свяжется с тобой недели через две! — щебечет Сильвия.

— У меня совершенно нет времени на какие бы то ни было встречи, — ухитряюсь вставить я.

— Перестань, — запросто отметает она мою отговорку. — На то, что тебе нужно, всегда можно выкроить часок-другой. И гораздо более занятые люди, чем ты, не лишают себя удовольствий личной жизни.

— Я же говорю… — более грозно начинаю я.

— Ну все, моя дорогая, — опять перебивает меня Сильвия совершенно беззаботным тоном. — Мне пора бежать. Счастливо, — многозначительно добавляет она.

Связь прерывается. Я не кладу — бросаю трубку на место. Где это видано!

Гневно дергаю головой, поднимаюсь с кресла и подбочениваясь смотрю на улыбающуюся физиономию Питера. В какое-то мгновение мне кажется, что он насмехается надо мной, но я прогоняю нелепую мысль и принимаюсь нехотя собирать осколки.

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь проснуться утром и почувствовать, что совершенно исцелилась от былых страданий. Даже если рядом будет иной мужчина, даже если я переселюсь в другой город. Нет, Питер не пьяница, не наркоман, не гуляка и не лоботряс. Он довольно-таки умен, не страдает вредными привычками (если не считать вечного бардака на полках в его ванной и болезненной любви к «Янкиз») и умеет ухаживать за женщинами. Но у него есть один громадный недостаток, с которым, например, у меня смириться, увы, не получилось. Он разведенный. У него бывшая жена (которая, как мне теперь кажется, по гроб жизни будет настоящей) и пятилетний сын.

Скажете, что тут особенного? Ведь разведенный же, не женатый! Значит, вам никогда не доводилось строить отношения с человеком, чья судьба полностью зависит от семьи, которой формально уже нет.

Мы познакомились, когда Питер тяжело переживал свою трагедию. По его словам, я была послана ему Богом в качестве лучшего утешения. Поначалу меня эти его уверения окрыляли и придавали мне терпения. Но хватило его, к сожалению, ненадолго…

Может, у нас и получилось бы быть вместе. Если бы не бесконечные звонки, требования и ультиматумы его жены Бетси и если бы не сын Джонатан, который служил неизменным поводом для продолжения их отношений. Когда Бетси узнала про меня, она стала, как мне кажется, напоминать о себе вдвое чаще. Причем отнюдь не только по телефону. В итоге я не выдержала и порвала с Питером. Из-за этого по сей день сама не своя.

Выбрасываю осколки в мусорное ведро и замираю с фотографией в руке, раздумывая, не избавиться ли и от нее, чтобы скорее забыть о Питере. Нет, приходит на ум разумная мысль. Карточки ни в чем не виноваты. Пройдет время, и будет не больно, даже приятно взглянуть на них. Так или иначе — это моя история…

Бросаю снимок за выстроенные на верхней полке книги. Туда я составляю то, что беру читать крайне редко. Да, надо выждать какое-то время. А там, даст бог, начнется совсем иная жизнь.

Спрыгиваю с табуретки и невольно представляю себе незнакомца блондина с умными глазами и выразительным взглядом. Недели через две, звучит в голове исполненный нелепых надежд голос Сильвии. Усмехаюсь.

Вот ведь бред! Если он правда не глуп, тогда еще вчера удалил мой номер из записной книжки в сотовом. А над Сильвией добродушно посмеялся.

В эти выходные я собиралась совершенно ничего не делать. Планировала полсубботы проспать, потому что всю неделю приходилось рано вставать и довольно поздно ложиться. Вечером, наверное, куда-нибудь съездила бы с одной приятельницей. Однако в пятницу, когда я возвращаюсь с работы, вхожу в свою гостиную, усаживаюсь в любимое кресло и скидываю с ног туфли, звонит Дебора — моя старшая сестра и лучшая подруга.

— Эви, приезжай к родителям, — говорит она устало-встревоженным голосом.

— Ты у них? — спрашиваю я.

— Да.

Лишних вопросов я не задаю, потому как примерно знаю, что творится в родительском доме. Тут же переодеваюсь, снова надеваю туфли и еду в Стейтен-Айленд.

Дебора встречает меня на крыльце, хмурясь и качая головой.

— Отец набил шмотками уже два чемодана, — шепчет она. — Даже позвонил своему юристу в сотый раз выясняя все, что потребуется для развода.

— А мама? — так же шепотом спрашиваю я.

— Сидит на заднем дворе, потягивает виски.

Прищелкиваю языком.

— Так она вообще сопьется!

Дебора с мрачным видом поводит плечом.

— Иди поговори с отцом. Тебя он наверняка послушает.

Подхожу ближе к крыльцу, останавливаюсь у нижней ступени и смотрю на сестру, прикрывая глаза от вечернего солнца.

— Может, сначала с мамой?

Дебора вздыхает.

— Попробуй. У меня ни с одной, ни с другим, так сказать, нет понимания. Скорее всего потому, что я рано от них сбежала.

Окончив школу, Дебора восемнадцатилетней девочкой заявила, что больше не желает зависеть от родителей, и ушла в свободное плавание. Сначала какое-то время работала и снимала крошечную квартирку, потом выучилась и теперь живет в собственном доме и продолжает работать.

Пожимаю плечами и иду на задний двор. Мама с закрытыми глазами полулежит в шезлонге. В. ее изящной белой руке поблескивает стакан с остатками виски.

Она у нас редкая красавица. И будто не подвластна ни времени, ни алкоголю, ни бесконечным семейным неурядицам. То есть они никак не сказываются на ее наружности. Если поставить в один ряд меня, Дебору и маму, всякий скажет, что мама из нас самая привлекательная. Когда-то, лет в тринадцать-четырнадцать, страдая массой подростковых комплексов, я по-настоящему ей завидовала, даже негодовала. А теперь скорее горжусь ею. В конце концов, и мы с Деборой получились у них далеко не дурнушками. Но мамина наружность особенная. Я бы сказала, гламурно-аристократическая. В лучшем смысле этих слов. Мы же с Деборой обыкновенные американки. По мнению многих, довольно симпатичные.

Когда-то мама пела в одном нью-йоркском клубе. В ту пору она и познакомилась с папой. На мой взгляд, основная причина их вечных раздоров кроется в том, что отец всегда был чересчур влюблен в маму и в каком-то смысле тяготился ее красотой. Точнее, не считал себя достойным такой женщины. Из-за этого страдал и страдает до сих пор. И, разумеется, мучает маму. Казалось бы, с годами подобная неуверенность должна проходить. Но отец заметно сдает — лысеет и тучнеет, а мама остается все такой же статной и неотразимой, за что и вынуждена расплачиваться.