Французский комедиограф Мольер сказал однажды: «Неучи — любимчики великих». Это особенно справедливо для понимания отношения выдающихся личностей к своим врачам. Бросается в глаза, что часто они были окружены медиками с сомнительной репутацией или заносчивыми профанами. И это действительно примечательный факт. Почему же человек с необыкновенными способностями не может найти себе и врача с необыкновенными способностями?

Ответ на этот вопрос имеет много граней. Финансовое положение великих мира сего, зависящее от сферы их деятельности, всегда было в разной степени привлекательно для врачей. Моцарт и его семья долгие годы просто не могли пользоваться услугами хороших докторов, так как на это элементарно не хватало денег.

По этой же причине Карл Маркс и его жена Женни были вынуждены бессильно наблюдать, как умерли четверо из семи их детей. Зачастую они не могли позволить себе даже самого низкооплачиваемого врача. Список нищих гениев от искусства, музыки и литературы долог, и можно легко представить себе, что медицинское обеспечение этих людей было ничтожным.

Трагично и положение Наполеона. Будучи действующим генералом, он мог позволить себе хороших врачей, но, оказавшись пленником на острове св. Елены, вынужден был довольствоваться теми докторами, которых ему предоставили. И это были далеко не лучшие врачи — ведь какой амбициозный медик добровольно отправится на остров, находящийся в стороне от цивилизации, где-то между Африкой и Южной Америкой? Наполеон попал в руки английских военных врачей, которые не только были дилетантами с профессиональной точки зрения, но при этом еще и терпеть не могли своего французского пациента. По крайней мере, они вынуждены были демонстрировать свою неприязнь, поскольку не хотели впасть в немилость к английскому коменданту острова, который не выносил бывшего императора. Подобное стечение обстоятельств совершенно логично не лучшим образом сказалось на лечении Наполеона. Когда же его сподвижникам удалось привлечь корсиканского доктора, тот оказался патологоанатомом и смог «помочь» своему знаменитому земляку только после его смерти.

У Фридриха Шиллера, напротив, отношения с врачом были очень просты; лучше даже сказать: пугающе просты. Так как поэт был по образованию медиком, он считал, что может сам о себе позаботиться. И он заботился. При этом Шиллер придерживался принципа, который до сих пор охотно используют врачи, когда сами заболевают: «Лучше слишком много, чем слишком мало». Таким образом, автор «Валленштейна» боролся со своей малярией дозами хинина, которых хватило бы на целую роту.

Последний немецкий император Вильгельм II держал при себе известнейших врачей своего времени, однако они оказались не в состоянии справиться с проблемами его здоровья. Еще при рождении наследника прусского престола они не придали значения тяжелой родовой травме, приведшей впоследствии к увечью. Позже, занимаясь самостоятельным лечением ребенка, никто не озаботился надломленной психикой отпрыска Гогенцоллернов. Еще не было и в помине психоанализа Зигмуда Фрейда, и в суровой Пруссии никто серьезно не думал о душе или о других тонких материях. Так Вильгельм заполучил невроз навязчивых состояний, а позже, уже будучи королем и императором, компенсировал свое ущемленное чувство собственного достоинства милитаристскими фантазиями и крикливой риторикой. Досадное упущение, которое в конечном счете вылилось в Первую мировую войну, — красноречивый пример того, как даже бесталанные врачи могут творить историю.

В конце концов, человеку может просто не повезти, и он попадет к некомпетентному врачу. Так произошло, к примеру, с Зигмундом Фрейдом. Страстный курильщик сигар, он вынужден был перенести больше двух дюжин операций на челюсти, многие из которых были бы попросту не нужны, если бы первые были выполнены квалифицированно. В этом не было какого-то личного мотива профессора Маркуса Хайека, ответственного за здоровье Фрейда; вероятно, он был просто дилетантом, которому была безразлична судьба его пациента. Равнодушие этого врача, впрочем, позднее почувствовал на себе и Франц Кафка.

Вечер 15 июля 1791 года в Вене не предвещал никакой беды. После чрезвычайно солнечного и жаркого дня все здесь радостно ожидало предстоящей прохлады. Настроение было хорошее, много говорили, перемывали кому-то косточки и смеялись, ведь Австрия и ее столица сияли в таком великолепии, какому остальная Европа могла только завидовать. Однако у дома № 970 по Рауэнштейнгассе началось некое таинственное представление. Из подъехавшей кареты вышел человек, глубоко закутанный в черный плащ с капюшоном так, чтобы нельзя было увидеть его лица. Он вошел в дом и поднялся на второй этаж, где жил Вольфганг Амадей Моцарт. Человек в черном сообщил композитору, что один видный господин хотел бы заказать ему реквием. Имя заказчика он умолчал, но сообщил, что у того «умер человек, который был и всегда будет ему очень дорог. Он хотел бы каждый год тихо, но достойно отмечать день этой смерти, и просит вас сочинить ему для этого Реквием».

Моцарт был сбит с толку не только просьбой человека, но и всем его внешним видом, той торжественностью, которая заключалась в его словах. Он принял заказ, хотя эта встреча и укрепила в нем страх за свою жизнь и уверенность в близости конца. Не прошло и пяти месяцев, как композитор действительно скончался — и с тех пор не перестают множиться бесчисленные легенды о его смерти и о том отношении, которое имел к ней черный вестник.

В наше время уже известно, что этот посланец приходил не для того, чтобы возвестить Моцарту о его собственной смерти. Посетитель не был ни соперником Моцарта Антонио Сальери, ни чиновником, как показано в фильме Милоша Формана «Амадеус». Напротив, это был человек, заказавший реквием по поручению графа Франца фон Вальзегг-Штуппаха в память об усопшей жене. Трагическое музыкальное произведение было действительно позже исполнено.

В любом случае, ни Черный человек, ни кто-либо другой не приблизил конец Моцарта. Композитор сам мог на многие годы продлить свою жизнь — если бы он больше заботился о своем здоровье, выборе врачей и лекарств.

Уже маленьким ребенком Вольфганг познакомился с диагнозами и методами лечения того времени. Он и его сестра Наннерль преподносились публике их отцом, Георгом Леопольдом Моцартом, как редкие юные музыкальные дарования. Ради этого он удалил от них все радости беззаботного детства и наложил тяжелое бремя постоянных разъездов. Семья Моцартов совершала, по большей части в коляске, турне по всей Европе, что подрывало и без того некрепкое здоровье Вольфганга. Уже осенью 1762 года — он был шести лет от роду — по пути в Вену мальчик серьезно заболел. Его отец отмечал: «Он кричал от боли… Когда он лежал в постели, я пытался понять, что именно у него болит; я находил какие-то пятна величиной с крейцер{1}, красные и несколько выпуклые… У него был жар, и мы лечили его „черным порохом“ и еще маркграфским порошком…»