Внезапная спасительная мысль осенила меня. Приложив ла­донь ко рту, я помахал другой рукой из стороны в сторону. Обычно таким жестом отшельники-мауни — те, кто всегда хранит молча­ние, — объясняют другим суть своего обета

Начальник крепко схватил меня за плечо и выдернул из толпы. Куда он тащит меня? Это арест? Он что-то пронзительно выкрик­нул. К нам тотчас подбежали двое полицейских. Окружив меня, они стали проталкиваться сквозь очередь паломников, пока мы, наконец, не добрались до места максимального скопления народа. Подняв над толпой жезлы, пленившие меня полицейские грозно рычали. Может, они собирались провести показательную распра­ву? Отдать меня на растерзание толпы за осквернение их святыни? Полицейские кричали все громче и громче, раскидывая паломни­ков направо и налево. Я ждал, что будет дальше, объятый ужасом. Они потащили меня сквозь взбудораженную толпу, и неожидан­но я очутился прямо напротив алтаря — яркой, красочной паго­ды, источавшей благовонные ароматы сандалового дерева. Прямо перед алтарем возвышался массивный каменный бык. На самом алтаре находился каменный символ Шивы, украшенный расши­тыми шелками и сиявший золотом и драгоценными камнями. Начальник поднял дубинку и сжал мое плечо. Он что — решил каз­нить меня прямо перед изваянием Господа?

Стоя в окружении своих лейтенантов, с поднятым над головой жезлом, он выкрикнул несколько распоряжений священнослужи­телю, который поспешно кинулся к алтарю. Я дрожал в ожидании. Из внутреннего помещения святилища появился высокий жрец, облаченный в одеяния красного шелка На лбу у него специальной пастой был нарисован яркий красный круг, а шею обвивали золо­тое ожерелье и бусы из сухих плодов рудракши. Глубоким гипноти­зирующим голосом он произнес «Ом намах шивайа».

Несмотря на холодный ветер, по могучему телу задержавшего меня начальника обильным градом катился пот; он что-то прокри­чал, обращаясь к жрецу, но что именно, я опять не смог понять. Высокий жрец внимательно выслушал его, покивал головой, при­крыл глаза и на некоторое время умолк. Нетерпеливая толпа па­ломников требовательно зашумела. Тогда, выпрямившись, священ­нослужитель сделал глубокий вдох и принялся читать магические заклинания из древних санскритских писаний. Вдруг, к моему удивлению, он намотал мне на голову тюрбан из шелка. Затем он покрыл мои плечи шелковой накидкой, на шею надел гирлянды из цветков жасмина и королевы ночи, нанес на лоб сандаловую па­сту и дал выпить воды с шафраном. Застыв в изумлении, я начал понимать, что полиция сдерживала натиск огромной толпы, чтобы предоставить мне возможность поклониться Господу и удостоить­ся чести вознести молитвы в священном месте. Начальник полиции смиренно склонился передо мной, сложив ладони, попросил моего благословения, а затем отступил в сторону.

Действительно ли он не узнал меня или же понял, кто я такой, и просто восхитился моей решимостью? Этого я уже не узнаю никогда. Какова бы ни была причина, я чувствовал себя незаслу­женно вознесенным. Я нарушил человеческий закон и должен был понести наказание, но Бог оказался милосердным. Стоя перед са­мым алтарем, с вымазанными пеплом руками и ногами, в засти­ранных рубищах нищего странника, со спутанными волосами, на которых нелепо смотрелись шелка и цветы, я зажмурил пере­полненные слезами глаза, сложил ладони и стал молиться о том, чтобы Господь указал мне мой путь и чтобы у меня хватило сил продолжать свое путешествие.

Я вернулся на берег реки и опустился на холодную землю. Ночь была безлунной. Звезды мерцали в темном небе, легкий ветер при­носил из леса аромат цветущего жасмина, и лишь уханье филина нарушало тишину. Провожая взглядом священный поток, я спра­шивал, куда река моей судьбы вынесет меня в следующий раз? И как я вообще попал в эту новую жизнь — такую чуждую всему тому, чему меня учили, но такую близкую моей душе?

Мы с моим лучшим другом Дэнни спускались по скрипучей лестнице в прохладный и сырой подвал его дома. Неожиданно для себя я подумал: Зря я туда иду. Мое сердце бешено заколотилось. Посреди подвала на стальных крюках висела штанга с увесистыми гирями. Дэнни похвастался:

«Отец поднимает ее каждый день».

Мне было всего семь лет, я был худощавый и невысокий, с короткими темными волосами, смуглый и кареглазый. Прикоснувшись к огромной холодной штанге, я ощутил себя совсем ничтожным.

Дэнни повернулся ко мне и, приложив палец к губам, прошептал:

«Ричи, я хочу тебе кое-что показать. Только никому не рассказывай, хорошо?»

Он забрался на полку, дотянулся до перекрытия и спустился вниз с бронзовым ключом. Потом, подведя меня к деревянному секретеру, в котором мы могли бы свободно поместиться вдвоем, отпер его ключом и распахнул дверцы. Дэнни указал мне на кипу журналов.

«Давай, — улыбнулся он, — смотри».

И я стал смотреть. В журнале было много фотографий обнаженных женщин в непристойных позах. Мое маленькое тельце пробрал озноб. Никогда прежде я не видел, что находится у девочек под одеждой. От неожиданности я оторопел.

«Здорово, да?» — спросил Дэнни.

Не зная, что ответить, я просто кивнул. Захлопнув журнал, я положил его обратно в шкаф.

«Подожди, ты еще не видел, что в ящике! — Дэнни выдвинул ящик, и моему взору предстали два пистолета и несколько ручных

гранат. — Отец хранит их заряженными, и гранаты тоже настоящие». Дэнни дал мне одну:

«На, подержи».

Ощутив в руке тяжесть холодного металла, я поежился.

«Да, хорошенькая штучка», — пробормотал я. Стараясь не выдать своего страха, я бережно вернул гранату в ящик.

«Постой, Ричи, я покажу тебе еще кое-что!» — с этими словами Дэнни распахнул дверцы внутри секретера, за которыми обнаружился своего рода алтарь. На нем стояла фотография в рамке. С фотографии на меня в упор смотрели чьи-то недобрые глаза. Ужаснувшись, я понял, что нахожусь лицом к лицу с Адольфом Гитлером. С обеих сторон портрет был торжественно задрапирован двумя нарукавными повязками с нацистскими свастиками, а ниже висел клинок со свастикой на рукоятке, выпуклой и блестящей. Сердце мое дрогнуло, и в сознании пронеслись жуткие образы. Мне часто приходилось слышать от старших о массовом уничтожении евреев, устроенном нацистами, во время которого погибли наши родственники. Воспоминания об этом были еще свежи. С 1941 года, когда нацисты захватили нашу родную Литву, мы больше не получали от семьи моего деда никаких вестей.

Дэнни шепнул:

«Это тайна, но мои родители тебя ненавидят».

Жаркая волна сдавила мне горло.

«Почему? Что я такого сделал?»

«Потому что ты — еврей. Родители считают, что это вы убили Иисуса».

«Что?!» — я стоял, оцепенев. Эти слова показались мне полной бессмыслицей.

«Отец говорит, что даже Бог вас ненавидит».

Вдруг под тяжелыми шагами родителей Дэнни заскрипел потолок над нашими головами. Я не знал, что мне делать: убегать, прятаться или плакать.